На площади Урицкого люди устали от долгого ожидания. Многие стояли здесь уже несколько часов, пока из Таврического дворца не прибыла итальянская делегация. Церемония только-только началась, как одна женщина, бледная и худая, расплакалась, прислонившись к стене. Я стояла недалеко от нее. «Им легко говорить, – стонала женщина, – а мы весь день не могли поесть. Мы получили приказ под страхом лишения хлеба идти сюда прямо с работы. Мы с пяти часов на ногах. Нам не разрешили после работы пойти домой, чтобы поесть немного. Пришлось идти сюда. Семнадцать часов с кусочком хлеба и глотком горячей водой. Знают ли гости хоть что-нибудь о нас?» Речи со сцены продолжались, в десятый раз пели «Интернационал», моряки показывали свои фантастические номера, а клакеры кричали «ура». Я убежала оттуда. Я тоже плакала, хотя глаза мои оставались сухими[474].

Гольдман безжалостна. Она приводит эпизод, который произошел в тот день, когда она пришла навестить Анжелику во дворце Нарышкиных, где жили итальянцы.

Я застала ее в смятении. Княгиня Нарышкина, прежняя хозяйка дворца, пришла просить серебряные иконы, которые принадлежали ее семье. «Только иконы, больше ничего не надо», – умоляла она. Но теперь иконы были государственной собственностью, и Балабанова ничего не могла сделать. «Ты только подумай, – сказала мне Анжелика, – Нарышкина, старая и нищая, стоит на углу и просит милостыню, а я живу в этом дворце. Какая ужасная жизнь! Я не могу, я должна уехать». Но Анжелика была связана партийной дисциплиной, она оставалась во дворце до своего возвращения в Москву. Я знаю: она чувствовала себя не более счастливой, чем изможденная, голодная княгиня, просившая милостыню на углу[475].

Совсем другую версию мы читаем в газете Avanti! от 3 июля 1920 года под заголовком «Восторженный прием в Петрограде итальянских и британских делегатов социализма». Эта статья прислана из Лондона, ее написали, руководствуясь телеграммой, присланной двумя представителями Британской социалистической партии Маклейном и Квелчем. Вот как описывается в ней приезд делегации в Петроград.

На вокзале и вокруг него собрались, наверное, сотни и сотни тысяч людей. Играл оркестр, люди аплодировали; пришли матросы, солдаты и даже пожарные. Это был самый прекрасный момент в нашей жизни. Как только мы сошли с поезда, нас встретили товарищ Анжелика Балабанова и Зиновьев, они приветствовали нас от имени Третьего интернационала. Никогда в жизни мы не видели такой массы, такого восторженного народа. <…> Наши первые впечатления – у людей хорошее настроение и дети выглядят здоровыми. <…> Люди терпеливо переносят все лишения, но везде говорят, что война и блокада доставляют страдания и все ждут, чтобы в британском профсоюзном движении произошли подвижки.

Банкет во Дворце труда: речь Серрати, Д’Арагона, Бомбаччи, Маклейна; оркестр военно-морского флота играет избранные произведения из опер «Тоска» и «Паяцы» в исполнении русских артистов. «Пели народные песни и танцевали русские и итальянские танцы. Затем хор рабочих исполнил “Интернационал”. Мы легли спать в два часа ночи». Большой митинг у дворца Думы, почти тридцать тысяч человек, народ повсюду, речь Зиновьева переводит Балабанова, «которая, – пишут Маклейн и Квелч, – кажется, может говорить на всех языках». Еще митинги, посещения казарм и снова переводит «неутомимый товарищ Анжелика Балабанова».

Из России пишет журналист Вацирка. 21 июля в газете Avanti! публикуют статью, в которой он описывает Анжелику, невысокую, по-прежнему бледную.

Глядя на нас огромными черными добрыми глазами, она пожала всем нам руки, она была тронута и счастлива. Сегодня у нее праздничный день. Ощущая атмосферу дружелюбия и живого сочувствия, которая окружает нас, которая проявляется в вещах и в людях, мы угадываем горячее сердце этой русской женщины, влюбленной в социализм и Италию, как нежная мать может быть влюблена в двух своих детей, между которыми, даже если бы она хотела, она не могла бы выбрать. Она специально приехала из Москвы, чтобы впервые поприветствовать нас на русской земле. Специальным поездом она доехала до финской границы, откуда, как она знала, мы приедем. И теперь она не может найти слов, чтобы рассказать нам о своей радости, она то по-детски заикается, то широко улыбается. Дорогая, добрая, маленькая Анжелика, наша сестра, спутница в вере и борьбе! Здесь я делаю отступление, чтобы удовлетворить твое горячее желание рассказать рабочим, трудящимся женщинам Италии о твоей безграничной любви к ним, о твоем желании вновь их увидеть, пережить вместе с ними героическую борьбу. Твой привет, полный любви, пронесется по землям Италии, дойдет до деревень Романьи и откликнется среди шумных цехов Турина и Милана, среди цветущих деревень Ривьеры и на водах лагуны. И все они передадут братский привет пламенному пропагандисту, сплаву страсти и ума, который еще до того, как буря войны опустошила мир, символизировал ту глубокую любовь, которая связывала итальянский социализм с Россией, боровшейся за свою свободу[476].

Вацирка описывает аристократический особняк, в котором они разместились:

…обставленный с роскошью: ковры, зеркала, все на своих местах. Они дали нам прекрасные комнаты, очень светлые. Мы со стыдом думаем о наших мерах предосторожности в вопросе гигиены. О наших упаковках с инсектицидным порошком, который мы привезли, об одеялах, даже простынях, и о нескольких герметичных костюмах, которыми глава Консорциума потребителей города Милана снабдил каждого члена миссии. Мы живем в абсолютной чистоте, все кругом прибрано, хорошо продумано. И это кажется нам самым невероятным в поездке[477].

Вот как Балабанова располагает гостей во дворце Нарышкиных: максималисты на первом этаже, реформисты – на втором. Но Серрати не устраивает такое разделение. Он объясняет соратнице, что итальянцы приехали не для того, чтобы представлять ИСП и ее фракции: это нейтральная, аполитичная делегация, цель которой – наблюдать и высказывать объективное мнение. Однако у большевиков другие планы в отношении итальянских социалистов. Через три дня после их приезда Зиновьев просит Балабанову вызвать к себе максималистов Серрати, Бомбаччи и Вацирку. Анжелике кажется нормальной отдельная встреча с крылом партии, наиболее близким к ленинским позициям. Серрати же так не думает, однако редактор Avanti! не знает, что Ленин уже созвал второй съезд Коммунистического интернационала и хочет воспользоваться присутствием итальянских максималистов для раскола ИСП.

По пути из Петрограда в Москву Зиновьев приказывает прицепить свой вагон к вагонам «дорогих гостей» и вызывает итальянцев, чтобы спросить, как они относятся к съезду Интернационала. Съезду? Какому съезду? Серрати смотрит на Анжелику, та пожимает плечами: ей об этом ничего не известно. Редактор Avanti! поворачивается к Зиновьеву и напоминает, что он прибыл в Россию по другому поводу и не получал никаких полномочий от