Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но форма была не та, что он себе представлял.
Он услышал сухой щелчок «Моссберга».
Повернулся на звук, и раздался выстрел – его швырнуло вперед на бурую траву.
Когда рейнджер вышел из кемпера, Тревис выполз из-под шкафа под спальным местом. В руке у него был дробовик. Лицо его скрывали повязки, на которых, как и перед рубашки, засохла кровь – его самого и того полицейского.
Рю убила Тревиса, как понимал он теперь. Она разорвала его на части, и он не мог исцелиться. Он принял кровь полицейского, и вот что та ему дала, однако кровотечение из раны на шее лишь замедлилось, но не остановилась. Кровь хлестала. Лилась наружу. «Я как пробитое решето, – думал он. – Треснутая скорлупа, как этот чертов кемпер. Но они меня исцелят. Женщина и мальчик. Еще немного. Просто нужно держаться. И они меня исцелят».
Он вышел сзади, обогнул кемпер и увидел, что рейнджер стоял перед ним в траве и рассматривал что-то у себя в руках.
Тревис поднял оружие.
Когда дым рассеялся, он подошел к лежавшему ничком в траве рейнджеру.
Бедро у него было разорвано в клочья.
Тревис наклонился, перекатил его на спину.
Рейнджер одним быстрым движением поднял пистолет и выстрелил в упор. Пуля вошла Тревису в живот.
Ридер приподнялся на левом локте и, вскинув свой кольт, прицелился в ковбоя. Когда же убедился, что ковбой не шевельнется и останется лежать на траве, он опустил руку и посмотрел на то, что осталось от бедра его левой ноги. Рубашка с этой стороны оказалась изодрана и пропитана кровью, и ему показалось, будто он видит в своей ране что-то напоминающее внутренний орган. Какой именно – он не знал. Он оглянулся через плечо и увидел, что находился в десяти-пятнадцати ярдах от торговых автоматов и настила на углу мотеля. Ридер убрал пистолет в кобуру – это удалось сделать только с третьего раза – и перекатился на правый бок. Затем, с помощью здоровой руки и ноги, подтянулся по траве и выбрался на настил. За собой он оставлял тонкий красный след, и ко времени, когда он достиг навеса между мотелем и кафе, его белая рубашка покраснела почти вся, начиная от груди и ниже. Он отполз, чтобы его было не видно со стороны кемпера, и прислонился спиной к сложенной из шлакоблоков стене мотеля, чтобы истечь там кровью и умереть. К нему липли травинки и гравий. Он поднял глаза и увидел на крыше кафе распростертые крылья мифического создания – пегаса, который в момент полета встал на дыбы.
По настилу раздались шаги, и на Ридера упала тень.
Стиллуэлл навис над ним, одной рукой прижимая дыру, которую Ридер проделал у него в животе, а во второй держа окровавленный лом. Лицо его было обернуто рваными полосами белой ткани. Те, что были на подбородке, приклеились кровью, но одна-две полоски на скулах висели свободно, обнажая покрытую волдырями кожу. Между темными пальцами, прикрывавшими живот, сочилась черная кровь.
Ридер закашлялся, сплюнул кровью на землю. Затем пристально посмотрел в темные блестящие глаза. Остального лица человека, убившего его, он не видел.
– Это закончится быстро, – заверил Стиллуэлл низким надтреснутым голосом. Лом он держал в руке, опустив, и сам покачивался на месте. Рану в животе он то прижимал, то отпускал, снова и снова. Он сел на колени, почти рухнул перед Ридером.
Ридер подумал о своем пистолете, тот был совсем рядом, но руки его уже слишком отяжелели.
Стиллуэлл посмотрел на запад – солнце там уже садилось.
Ридер сглотнул кровь, поднявшуюся у него в горле.
– Моя жена, она… – Он судорожно глотнул воздух. – Ее зовут Конни. Кон… – Теперь крови у него во рту собралось слишком много, и она хлынула по подбородку.
– Мне нужно еще одно последнее место, – сказал Стиллуэлл, и Ридер увидел у него в руках смятую записку, которая прежде висела у входа в офис.
Уехали на ярмарку.
Стиллуэлл занес лом обеими руками и направил на Ридера, будто это был гарпун, а Ридер – огромная рыбина, которая никак не хотела умирать, но Ридер заговорил еще лишь раз, прежде чем уйти.
– Чудовища, – проговорил он. – Мир просто кишит чудовищами.
VI. Врата Света
Аннабель, Сэнди и Калхун ходили среди кроликов в восточном павильоне с животными. Кролики сидели по всей поверхности складного стола, накрытого клетчатой скатертью, они были всех размеров и пород. И их было еще больше за столом, где их выставляли на продажу. Эти сидели в деревянных ящиках или проволочных клетках, иногда стопками по шесть-семь – белые и бурые, черные и пятнистые, французские и английские, вислоухие и карликовые. Их владельцы гордо сидели среди них на шезлонгах. Жирный бурый кролик размером с маленького ребенка был посажен в корыто с древесной стружкой. К корыту была прилеплена табличка: «МОЖНО ГЛАДИТЬ».
– Мне этот нравится, – сказал Калхун, просовывая палец в клетку бельгийского великана.
– Лучше его не трогать, – сказал Сэнди.
Аннабель стояла за выставочным столом, разглядывая деревянный ящичек, где сидел крошечный, кремового цвета кролик. Его ящик стоял на стопке из нескольких других и доставал Аннабель до уровня груди. Она наклонилась к нему и задумалась, насколько обычным он выглядел среди остальных – почти как дикий кролик. В его темных глазках правда было что-то дикое, хотя она знала: он никогда не знал свободы лугов или угрозы кружащего над ними ястреба. «В клетке безопасно, – подумала она, – но эта безопасность – просто-напросто клетка».
Она задумалась о том, почему переспала с Билли Калхуном, после стольких лет, на той кровати, что делила со своим мужем, после того, как сделала свой выбор, который привел к последствиям и жизнь продолжилась. Была ли это любовь? Что оно теперь значило – это мимолетное утешение в объятиях мужчины? Может, это были лишь прутья клетки, в которой она была заключена. Может, она сама – смиренное кремовое существо с бегающими черными глазками и бешено колотящимся сердцем?