Если я не могу быть с ними…

«Да, – сказала Рю. – О, Тревис. Они идеальны».

Он сглотнул.

Солнце уходило, темным саваном опускалась ночь.

За ужином, который был из остатков мясного рулета, горошка и картофеля из кафе, Аннабель спросила Сэнди, хочет ли он еще поехать на ярмарку.

– Она завтра открывается, – сказала она.

Сэнди перестал возить горошек по своей тарелке. Спустя мгновение он кивнул.

– Ну да, давай, – сказал Калхун и сел напротив мальчика.

Потом, после обеда, Аннабель стояла перед раковиной и мыла посуду. Калхун, смотревший телевизор с Сэнди в гостиной, встал и, взяв со стойки тряпку, принялся вытирать тарелки, которые Аннабель выставляла на сушилку. Аннабель накрыла его руку своей. Потом, когда мальчик уснул перед телевизором, Аннабель доверила Калхуну отнести сына в его спальню и уложить в постель.

Аннабель отлучилась и закрылась в ванной. Включила душ и сняла с себя джинсы и блузку. Встала под воду, закрыла глаза и не видела очертаний кролика, которые появлялись на стекле, когда помещение наполнялось паром.

Тревис наблюдал со своего места у огня, шевеля в углях палкой. Все остальные костры догорели, еще когда мальчик с мамой вместе ушли в туалет. Отец копался в палатке, его увеличенный силуэт был виден на брезенте.

Тревис тихо направился вслед за ними, к одинокой пристройке, похожей на островок оранжевого света в океане ночи, а подгонявший его пустынный бриз напоминал морское течение. Мама с мальчиком поднялись по каменистой тропе, взошли по бетонным ступенькам и затем разделились у входа: женщина направилась в свой туалет, мальчик – в свой.

– Подожди меня здесь, – услышал он слова матери.

Свет, горевший в женском туалете, был болезненно-зеленого цвета. Здесь сильно пахло дерьмом и дешевым освежителем с ароматом клубники. Всего было три туалетные кабинки и три душевые; первая дверь в туалет была закрыта. Тревис слышал, как женщина монотонно писала внутри. Мягко ступая по песочного цвета плитке, он подошел и встал перед дверью. Заглянул в щель и увидел женщину в кабинке. Она спустила брюки до колен и завязала свитер вокруг плеч.

«Что я теперь такое?» – подумал он и закрыл глаза.

«Нет никакого незнакомца, никакого другого лица».

«Я волк. И всегда был волком».

Журчание прекратилось.

– Эй? – проговорила женщина. – Здесь кто-то есть?

Тревис сделал глубокий вдох и открыл дверь ногой. Она успела лишь коротко вскрикнуть, прежде чем камень размером с кулак, который он подобрал снаружи, треснул ее по левому виску. От силы удара ее отбросило на стену кабинки, и Тревис ударил ее еще раз. Кровь брызнула на кафельную стену за стульчаком. Он схватил женщину за волосы и потащил из кабинки. Та слабо попыталась сопротивляться, но потом у нее опустились руки: она потеряла сознание. Он взял камень и разбил зеркало над раковиной, а потом подобрал осколок подлиннее и всадил лежащей на полу женщине в шею. Затем отбросил стекло и, опустившись перед ней на колени, принялся пить струящуюся из нее кровь, открыв рот пошире и жадно ее глотая. Он пил и глотал, пил и глотал. Он почувствовал, как она стала водить руками по его плечам, пока ее тело не обмякло, а глаза не закатились. Тогда кровь просто полилась на грязный кафельный пол.

Он встал и увидел свое отражение в разбитом, расколовшемся на множество кусочков зеркале над раковиной, его шея и подбородок были ярко-красными от крови. Глаза горели. Он облизнул губы и стал ждать, пока пройдет отвращение, но ничего не происходило. Только его желудок ревел, будто разбуженный зверь.

Он вышел из женской уборной и обнаружил мальчика. Тот склонился над электрическим фонтаном в маленькой нише наверху лестницы, прижимаясь губами к кранику. Мальчик оторвался от фонтана и вытер подбородок тыльной стороной ладони. Его взгляд бегал между алыми пятнами на рубашке Тревиса и его подбородком, также липким от крови.

– Вы перепутали туалет, мистер, – сказал он.

Тревис собрал их обоих в кабинке: мать усадил на унитаз, а мальчика – устроил у нее на руках. Сплел их остывшие конечности. Женщина будто бы прижимала сына к груди, пытаясь защитить его даже после смерти, а мальчик уткнулся щекой ей в плечо. Тревис никогда не делал ничего подобного, да и сейчас сделал по причинам, которые сам не смог бы объяснить. Именно так он всегда представлял свое воссоединение: он ее найдет, и она прижмет его к себе. Мать и дитя, вместе навсегда. Но теперь он не думал о том, что потерял. Он думал о том, что нашел. Где оно – он знал: в Техасе, в «Сандонер Инн». Или, может быть, он думал обо всем сразу, и все это было каким-то образом связано с этим внезапным образом любви и смерти, что он здесь создал. Он встал перед ним и долго смотрел.

Вместе навсегда.

Он аккуратно закрыл дверь кабинки и снял рубашку, взял бумажные полотенца из диспенсера на стене и смыл кровь с лица, шеи и груди. Затем надел рубашку наизнанку, чтобы скрыть самые заметные пятна. Проходя мимо двенадцатого места, он увидел, что отец в своей шляпе порк-пай и шортах цвета хаки стоял над кострищем, ковыряя тлеющие угли, где до этого они все втроем жарили маршмеллоу. Отец помахал рукой и пожелал спокойной ночи. Тревис из вежливости тоже поднял руку.

В кемпере Рю приблизилась к нему в темноте и поблагодарила на ухо. Потом они лежали вместе, и он чувствовал, как она сосет мягкую плоть там, где у него старая рана на бедре. Оазис, который вновь наполнился водой. Он слышал, как она пьет, причмокивая, всасывая, лакая, и чувствовал, как ее холодный язык прикасается к его холодной коже. Единственное тепло между ними исходило от сочащейся из него крови – и из ненависти к ней, что горела у него в сердце. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Таким пустым. Пока Рю пила, он закрыл глаза и представлял мать и мальчика, которых убил, только их лица уже были другими. Теперь лицо женщины принадлежало Аннабель, а мальчика – Сэнди. И медленно, постепенно, пока издаваемые Рю звуки становились все более влажными и громкими, Тревис понял. Аннабель и Сэнди открыли глаза, там, в туалете, и протянули к нему руки, будто он стал чем-то новым – он больше не был потерянным ребенком, не был мужчиной в поисках миража на каком-то бесконечном горизонте. Тревис взял осколок стекла и перерезал себе запястье. Аннабель и Сэнди жадно, с