Это, во-первых, охранительно-государственническая линия, в описываемый период неразрывно связанная с самодержавием; во-вторых, либеральная, она же «демократическая»; в-третьих, социалистическая (к концу века преимущественно марксистская).

На самом элементарном, базовом уровне разница между тремя взглядами на правильное устройство общества, пожалуй, определяется различной оценкой людской природы.

«Самодержавники» уваровско-победоносцевского извода внутренне убеждены, что человек изначально низок и склонен к хаосу; что без «твердой руки» он оскотинится и приведет страну к разрушению; что нужно относиться к народу, как к ребенку, и предоставлять ему права и свободы очень осторожно, по мере взросления.

Либералы как правило прекраснодушны. Они верят, что люди внутренне тянутся к добру и, если предоставить им свободу, общество само собой постепенно благоустроится.

Марксисты же вообще не склонны придавать особенное значение личности. По их убеждению, достаточно уравнять людей и установить правильные законы общежития. При твердом, строго контролируемом их соблюдении рай на земле логически неизбежен.

У приверженцев каждой из этих идеологий будет исторический шанс доказать свою правоту, когда они окажутся у власти – и все три потерпят фиаско.

«Самодержавники» приведут государство к краху. Либералы в семнадцатом году смогут продержаться у власти всего несколько месяцев. Марксисты превратят Россию в концлагерь и в конце концов тоже потерпят поражение. Очевидно, правильный путь пролегает где-то между соснами, но он до сих пор так и не найден.

Впрочем с началом реформенной деятельности русское Общество поделилось на три «партии» не сразу.

Первые несколько лет оппонировали друг другу охранители и либералы, причем верховодили последние, занимавшие ключевые посты в правительстве.

В шестидесятые годы появилась третья сила, революционная, что переменило и усложнило политический ландшафт. Из охранительского лагеря выделилось крайнее крыло, напуганное «побочным эффектом» реформ. Оно выступало против их продолжения и придерживалось националистических взглядов, призывая опираться на «традиционные русские ценности» (которые в значительной степени само и придумало). Деятели этого направления безусловно поддерживали монархию – но не правительство, и, стало быть, являлись частью не государства, а Общества.

До начала восьмидесятых годов «правые» (так называли эту группу влияния) воевали с «левыми» (то есть с либералами) за доминирование в политике. После 1881 года, с падением Лорис-Меликова, военного министра Милютина, великого князя Константина Николаевича, либеральная фракция Общества перестает уповать на государство. Люди этого образа мыслей перемещаются в оппозицию.

Тем временем революционеры окончательно уходят в подполье и в дальнейшем ведут полемику главным образом между собой – кто из них беззаветней и правильней борется за свободу трудового народа. (Этим дискуссиям будет уделено много места в следующем томе).

Правительственная линия при Александре III определялась в борьбе между правыми и крайне правыми. С точки зрения государственников, конец девятнадцатого столетия был «золотым веком России», с точки зрения марксистов – черным «разгулом реакции», с точки зрения либералов – серым победоносцевским безвременьем:

Несомненно режим являлся реакционным. Но то была реакция на острый внутриполитический кризис, приведший к цареубийству и потрясший основы государства.

Как уже говорилось, «реакционеры» были неоднородны. Они делились на тех, кто находился у власти (их идейным вождем был Победоносцев), и тех, кто, не занимая высоких постов, воздействовал на государственную политику при помощи печатного слова и лоббирования. В условиях самодержавия последнее означало напрямую апеллировать к императору. Иногда «лоббисты» получали от верховной власти нагоняй за чрезмерный радикализм и всё же воспринимались ею как «свои» люди, опора престола.

Воззрения прогрессистов и революционеров мы уже рассматривали. Пришло время разобраться в идеологии русских ультраправых, самыми влиятельными представителями которых были два журналиста – Владимир Мещерский (1839–1914) и Михаил Катков (1818–1887).

Князь Мещерский, внук Карамзина, проделал ту же идейную эволюцию, что в свое время его дед: от веры в политический прогресс к твердой убежденности в неприменимости этой европейской химеры для России.

«Условия, при которых Россия объединилась и призвана жить, в отличие от всех других государств земного шара требуют единодержавия, неосуществимого без Самодержавия» – таково было его кредо. Его генеральная идея – как и у всех других «реакционеров» – состояла не в отрицании каких бы то ни было реформ, а в том, что русское общество сначала должно до них «дорасти», всякая поспешность здесь смертельно опасна. Как ни странно, проще и лаконичнее всех эту в общем-то немудрящую концепцию изложил не теоретик, а практик «охранительства» жандармский генерал П. Заварзин: «России нужна прежде всего твердая рука и еще многие годы постепенного развития, прежде чем либеральные учреждения могли бы быть введены в нее без опасности крупных осложнений».

То же самое несколько десятилетий подряд втолковывал Обществу князь Мещерский, как-то не замечая, что «постепенного развития» не происходит, а остается только «твердая рука».

Владимир Мещерский и Михаил Катков

Еще с 1872 года он издавал журнал (впоследствии газету) «Гражданин», которая отстаивала консервативную идеологию во времена, когда сопротивление реформам выглядело одиозно. В одном из первых номеров редактор опубликовал программную статью «Вперед или назад?», где писал: «К реформам основным надо поставить точку, ибо нужна пауза, пауза для того, чтобы дать жизни сложиться, дать жизни создать душу и формы для народного образования, дать этому народному образованию вырастить людей не колеблющихся и не сомневающихся и дать этим людям создать из себя силы для общества и правительства!» Вопрос о том, какие реформы назрели, а какие нет, безусловно заслуживал серьезной дискуссии по существу, но этот жанр российскому Обществу никогда не давался. Статья вызвала в либеральной печати лишь взрыв негодования, и за Мещерским укрепилось прозвище «Князь Точка».

Впрочем сам он был еще резче и нетерпимее своих оппонентов. Князю всё казалось, что правительство слишком миндальничает, что в его состав затесались латентные либералы, ведущие свою вредительскую деятельность. Нападки «Гражданина» на должностных лиц были столь резкими, что издание 24 раза подвергалось цензурным взысканиям. Однако и «Гражданин», и Мещерский были совершенно непотопляемы, потому что князь состоял в особых, доверительных отношениях с государем. Они дружили с юности. Мещерский писал царю личные письма, кулуарно встречался с ним, даже вел специальный «Дневник», который давал почитать его величеству.