Прежде чем я успела осознать смысл его слов, он переместился к южной части моего тела и сорвал с меня леггинсы. Мое тело задрожало от сильного удовольствия, когда его рот приземлился прямо на пульсирующий клитор.

— О, черт, — я отвернула лицо в сторону и вцепилась зубами в подушку, неуверенная, есть ли в доме другие люди, которые могут меня услышать. До него меня никто не ласкал там годами. Я думала, что это удовольствие потеряно для меня навсегда, а теперь не могла вспомнить, как я без него выживала.

Крепко схватив меня за бедра, он прижал мои ноги к груди, а его рот снова сомкнулся на моей щели и жадно засосал клитор. Он крепко удерживал меня, пока моя киска не сжалась, и я прикусила нижнюю губу.

— Блядь, детка, — прохрипел он, прижимаясь к отверстию, его язык ощущался горячим и тяжелым на моей самой интимной части.

Он опустился ниже, к моему входу, исследуя и пробуя на вкус, впитывая каждую каплю моего возбуждения. Его язык погрузился глубоко внутрь, трахая меня с таким рвением, что это было почти больно. Я бесконтрольно застонала, когда он добавил пальцы и стал круговыми движениями водить по моему клитору. Выгнув спину и крепко вцепившись в простыни, я почувствовала, как мощные волны удовольствия накатывают на меня, пока Ксандер поглощал мою киску, как будто это его любимое блюдо.

Мое тело сдалось, и я кончила с его именем на губах, размышляя, стоит ли мне перестать бороться с ним и принять судьбу, которую он мне уготовил.

Та часть меня, которая так долго чувствовала себя такой одинокой, не могла отделаться от сомнений, действительно ли все так плохо, как я представляла себе в своей голове. В конце концов, моя жизнь с ним была намного лучше, чем та, которую я оставила.

Пусть и под надежной охраной, но теперь я могла выйти из дома и почувствовать тепло солнца на своем лице. Ксандер легко вписал меня в свою группу друзей, и мне не нужно было развлекать их. Скорее, я была частью их группы. Худшее, что он сделал, — попытался оплодотворить меня, но даже этого я отчаянно хотела. И последнее, но не менее важное: Ксандер поставил себя в ужасно затруднительное положение с Генри из-за меня.

Лишение свободы было единственной крайностью, но Ксандер больше не поднимал тему опеки. Может, он передумал?

А может, это был стокгольмский синдром, и именно поэтому я оправдывала его. Однако, если бы я была подверженна такому явлению, я бы также почувствовала подобную тягу к Генри, верно?

Мое сопротивление Ксандеру рушилось, как груда сухого песка, под тяжестью его безжалостного внимания. Я больше не могла вспомнить, каково это — быть игнорируемой женой, с тех пор как он заполнил каждую секунду моего дня своим всепоглощающим вниманием. Он поглощал каждую мою мысль. Его прикосновения заряжали меня, пробегая по моим пальцам, как токи желания, заставляя меня безрассудно жаждать большего.

Но дело было не только в его прикосновениях. Я также отчаянно хотела вернуть своего лучшего друга, с которым мы смеялись до боли в животе. У нас была ни с чем не сравнимая эмоциональная связь — три коротких слова, сказанные им прошлой ночью, были тому подтверждением.

Я люблю тебя.

Но что я чувствовала к Ксандеру?

То, как он осыпал меня значимыми подарками, своим временем, преданностью и красивыми словами, заставляло меня думать, что я сумасшедшая, раз сопротивляюсь ему. Если бы только он признался, что отказался от своего стремления добиться опеки надо мной, возможно, мое сердце перестало бы сдерживаться. Хотя он больше не поднимал эту тему, он также не отказался от своего намерения.

Ксандер пополз вперед, его бицепсы напряглись, когда он застыл надо мной, нависая, его напряженный взгляд, как обычно, был прикован ко мне. В какой-то момент, пока я была занята выкрикиванием его имени, он сбросил с себя одежду, выставив на обозрение обнаженную грудь и рельефный пресс. Его волосы промокли от пота и прилипли ко лбу, что еще больше подчеркивало его сексуальность.

Боже мой, он был до невозможности горяч. Иметь такое тело должно быть противозаконно.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы по моей спине пробежали мурашки, а сердце забилось быстрее. Я попыталась сглотнуть, но ощущение трепета в животе затрудняло эту задачу.

Он наклонился вперед, пожирая меня губами со смесью отчаяния и страстного желания. Наши рты сомкнулись, и я полностью отдалась ему, жадно проводя руками вверх по его скульптурному телу, ощущая каждый твердый мускул под кончиками пальцев, прежде чем, наконец почувствовать мягкие пряди его волос между пальцами.

Ксандер вздрогнул, его дыхание стало резким, словно он так долго ждал моих прикосновений, и теперь, когда это произошло, ему было физически больно. Как будто этот момент был единственным, что имело значение в мире.

Внезапно он схватил мои ноги и широко раздвинул их, его сильные бедра втиснулись между моими. Без колебаний он расположился у моего входа. Я все еще не отошла от оргазма, который он мне подарил, когда Ксандер погрузился внутрь с первобытной силой, заставив нас обоих задыхаться.

— Блядь. — Он стиснул зубы и отстранился только для того, чтобы сильнее войти в меня. — Блядь, тюремная птичка. Я буду чертовски сильно скучать по этому ночью, — простонал он в агонии при мысли о короткой разлуке.

Мои щеки, должно быть, приобрели оттенок насыщенного красного цвета.

— Это всего лишь одна ночь, — пробормотала я, немного в восторге от того, каким измученным он казался при мысли о расставании со мной. Генри обычно уезжал на несколько дней без единого звонка, в то время как Ксандер вел себя так, будто мысль об одной ночи вне дома физически убивала его.

— Я не хочу проводить ни секунды вдали от тебя, — ответил он, его пальцы вернулись к моему набухшему клитору, заставляя меня извиваться. — Я скорее пойду за тобой в твою гребаную могилу, чем снова буду жить без тебя.

Услышав, как он говорит эти безумные вещи, я должна была бы бежать без оглядки, но вместо этого мне захотелось броситься в его объятия. После того, как мной так долго пренебрегали, быть желанной до такой степени стало для меня наркотиком, от которого я никогда не устану. Это было жалко. Я была жалкой.

Но я не могла отрицать, что между нами что-то изменилось. Чувства, которые уже были там, но я отказывалась заглядывать в свою голову или исследовать их из страха перед тем, что они означали.

— Если ты не можешь жить