нации или государства – особенно сильно превозносимый, когда эта группа оказывается против воли принуждаема к каким-либо действиям или подвергается нападению – часто побуждает последователей делать вещи, которые в другое время были бы для них невообразимы.

Предпосылки для создания образа спасителя германской нации возникли задолго до того, как Гитлер появился на политической сцене. Представления о «фюрере» – народном вожде – сформировались в XIX веке. Мифический образ германского вождя воплотился в национальном культе. Романтические нотки народной мысли вращались вокруг тем доблести, победы и героизма, выраженных в праздновании побед начала XIX столетия. Народные праздники огня и света сопровождались демонстрациями германских языческих и христианских символов и ритуалов. Воображаемый лидер выражал этот мифический символизм. Будущий вождь, «носитель божественной силы и благодати», будет сильным, откровенным, честным и беспощадным[203].

Такой героический образ уже был сформирован и готов к тому, чтобы его спроецировали на человека, убеждения которого соответствовали идеологии, создавшей этот образ. Будучи поначалу принятым и понятым лишь узкой группкой самых преданных последователей, Гитлер постепенно начал отождествляться всей нацией с этим образом. Харизматические качества и упрощенная политическая программа создавали ему имидж сильной личности, которая поведет страну к заслуженному величию, сокрушит внутренних и внешних врагов, раздвинет границы Германской империи. Чтобы способствовать проецированию героического образа на личность Гитлера, требовался непрерывный поток льстивой и угоднической информации. Геббельс, гений в деле пропаганды соответствующего толка, смог нужным образом раздуть образ Гитлера. Как только нацисты пришли к власти, они взяли под контроль все средства массовой информации и позаботились о том, чтобы народ имел доступ только к хвалебным материалам о Гитлере, которые шли в русле создания героического образа.

Как указывал Штерн, в речах Гитлера «нагромождались друг на друга слои инвектив и обличений, в которых обвинения, упоминания несправедливостей, угроз, реальных и мнимых страхов персонализируются и трактуются как экзистенциальные нападки на фюрера германской нации и, следовательно, на каждого отдельного представителя этой нации»[204]. Полемика, в которую Гитлер вовлекал народ, логично и последовательно развивалась по выбранному пути, вызывая, а затем и углубляя параноидальный взгляд на окружающий мир у его последователей. Речи, часто длившиеся часами, начинались с игры на народных страхах перед евреями, коммунистами и враждебными странами. Перечень всех обрушившихся на страну несправедливостей был составлен не только для того, чтобы возродить болезненные ощущения, связанные с прежними унижениями, но и с целью пробудить страхи перед будущими обидами и угрозами. Создав у аудитории должное настроение рассказами о имевших место в прошлом гонениях и рисуя демонические образы врагов, он транслировал слушателям и вдохновлял их на возможное решение проблем: отомстить проклятым людям. Переход от образа немца как невинной жертвы к его образу мстителя вселял в последователей ощущение всемогущества и чувство восторга. Честь и гордость нации должны быть восстановлены, а враги уничтожены. Именно таким образом он успешно «продал» народу идеологию уничтожения, описанную Гольдхагеном[205].

Гитлер сводил все сложнейшие проблемы к нескольким упрощенным формулам и давал слушателям очень мало фактической информации – только обличительную риторику. Он приводил минимальные рациональные обоснования своим обвинениям и никак не объяснил тот парадокс, что евреи одновременно являются и большевиками, и капиталистами, объединившимися в заговоре с целью уничтожения немецкой культуры. Он не пояснял, как крошечное меньшинство населения могло обладать такой огромной властью. Сила его выступлений заключалась в риторическом мастерстве, вызывавшем у людей благоговейный восторг и формировавшем их мышление в соответствии с тем, что ему требовалось. Гитлер обладал сверхъестественным талантом читать мысли разных аудиторий и адаптировать свои послания к их особым взглядам и пристрастиям. Его «гипнотическая» сила, очевидно, происходила из способности формировать в умах людей захватывающие фантазии о спасении и мечты о славе. Он стал олицетворением Германии, по которой все тосковали.

Первые победы Гитлера на международной арене и внутри страны укрепили национальное самовосприятие немцев как «расы господ». Кроме того, они придали новый импульс закреплению за евреями презираемого и проклинаемого имиджа как разлагающих агентов и политических подрывных элементов, развращающих чистокровных арийцев. Эксплуатация подобных антитез кажется характерной для того, как национальные лидеры и их последователи видят самих себя: их возвышенный, славный образ настолько чист, что образ оппозиции в сравнении с ним омерзителен. В результате публичных выступлений и формирования своего рисуемого средствами пропаганды имиджа Гитлер стал олицетворять идеалы, которые лелеяли граждане Германии. По словам Яна Кершоу, он создавал образ власти, силы и решительности – качеств, демонстрировавших его способность успешно вести народ к национальным целям[206]. Он также выглядел разумным, умеренным, добродетельным и искренним, даже святым – то есть обладающим всеми теми качествами, которые внушали доверие. Немецкий народ считал его защитником нравственности и расовой чистоты, страстно преданным своему делу.

Имидж Гитлера, очевидно, был важнее для сплочения народа, чем идеология, которую он проповедовал[207]. Конечно, и то и то имело важность. «Упаковка» его идеологии вдохновляла, но то, что он говорил, было созвучно целям, иллюзиям и предубеждениям народного большинства. Личный имидж фюрера подкреплялся впечатляющими успехами на международной арене – бескровными завоеваниями и легкими победами в начале войны. Немцы считали его великим государственным деятелем и превосходным военачальником. Огромное влияние, которое оказывали на народ его личность, риторические навыки и программа, заставляло людей чувствовать себя все более сильными. Кроме того, ему удалось превратить страну в бастион, оплот против опасных большевиков и сначала создать, а затем нейтрализовать призрак опасного еврея.

Очевидно, что у Гитлера имелась постоянная личная, персональная зацикленность на физическом уничтожении евреев[208]. В своем последнем заявлении перед самоубийством он требовал в конце концов однажды уничтожить евреев, предсказывал это и повторил, что именно они развязали войну[209]. Идея, которой он был одержим, аналогична навязчивым убеждениям больного с обсессивно-компульсивным расстройством, убежденного, что он заражен смертоносными микробами, они у него на руках и теле, и поэтому нужно постоянно мыться, чтобы чувствовать уверенность, что все микробы уничтожаются. Если выживет хотя бы одна бактерия, она размножится и в конечном итоге убьет того, на ком паразитирует. Аналогично этому, евреи должны быть полностью уничтожены.

Накал и экстремистский характер внутренних убеждений Гитлера относительно евреев, раскрывшиеся в его последнем заявлении-завещании, граничат с бредом[210]. В самом деле, есть свидетельства того, что Гитлер становился все более невменяемым в последние год или два жизни. Однако было бы ошибкой относить менталитет нацистов, в рамках которого геноцид являлся оправданным делом, на счет психических заболеваний. Исследование записей о психологических особенностях нацистских бонз, обвиняемых на Нюрнбергском процессе, проведенное Эриком Циллмером и его соавторами, не доказало, что творившиеся ими жестокости можно объяснить серьезной патологией психики. Не