Люди от природы более восприимчивы к теориям заговора в периоды общественных недугов. Представление о вероломном еврее, ранее не очень активно циркулировавшее в обществе, стало значительно более заметным после Первой мировой войны. Запущенное в массы и многократно усиленное политическими лидерами и средствами массовой информации, постоянно повторяемое и используемое в разговорах, это представление привело к быстрому росту антисемитских настроений, которые зародились столетиями ранее. Демонический образ еврея как центрального элемента в процессе обработки информации в головах у немцев давал простое и понятное объяснение переживаемым неурядицам. Неблагоприятные события воспринимались как результаты еврейских заговоров. Враждебные дипломатические демарши Англии и Франции рассматривались как действия еврейских политических фигур, экономические кризисы – как манипуляции еврейских банкиров, а влияние Советского Союза – как происки евреев-большевиков.

Потребность сохранить лицо при объяснении унижений, претерпеваемых Германией, удовлетворялась тем, что все бедствия приписывали козням евреев. Их обвиняли в саботаже внутри Германии во время войны («удар ножом в спину»), в сговоре с союзниками и усугублении экономических трудностей после войны. Но прежде всего их главная вина и ответственность заключалась в организации подъема коммунистического движения и создании слабой, импотентной Веймарской республики. Страх перед красными, возникший с появлением Коммунистической партии и недолгой революцией в Баварии, лишь усилил отталкивающий характер несущего опасность еврея, который угрожал фундаментальным институтам и ценностям немецкого народа[191].

С приходом нацизма негативный образ евреев стал еще более омерзительно-отталкивающим – уже в рамках государственной политики. Уроки расовой гигиены и биологии в начальной и средней школе 1930-х годов были направлены на «научно-обоснованную» демонстрацию врожденной дефективности евреев, как и других маргинальных групп населения. В учебниках евреи сравнивались с болезнью; нацистские агитационные плакаты приравнивали их к тифу и другим опасным болезням, а также к смерти. Зацикленность на болезнях восходит к средневековью, когда евреи считались агентами «черной смерти» (чумы). Метафорические зрительные образы вредителя-грызуна, змеи и микроба нацисты в своих агитках «овеществляли» в виде мерзкого, отвратительного и больного еврея.

Роберт Джей Лифтон описывает «образы болезни и чистоты» и «смертельного яда», которые представляются угрожающими немецкой культуре[192]. Картина зараженных болезнетворными микробами, полных яда еврейских тел не только отрицала их человеческую природу, но и подтверждала необходимость уничтожения. Джеймс Гласс предположил, что искаженный болезнями зрительный образ должен был производить на немцев отталкивающее впечатление и вызывать реакцию отторжения, зарождать в них фобию, если не паранойю[193]. Такое изображение еврея привело к представлению о нем как об абсолютном зле, решение проблемы которого по необходимости тоже абсолютное – полное уничтожение. Как заявил Гиммлер, «уничтожая микроб, мы показываем, что не хотим, в конце концов, заразиться этим микробом и умереть от него»[194].

Создание дьявольского образа

Смертоносный образ стигматизированной группы обычно возникает в контексте преступной идеологии и национальной самооценки. Доктрины, легенды, воспоминания переплетены с представлениями об имевших место в прошлом несправедливостях и неприятеле – в настоящее время, а это все, как правило, служит для однозначного указания как на внутренних, так и на внешних врагов. В нашу эпоху националистическая немецкая идеология вылилась в доктрину расовой чистоты, коллективное представление о силе и превосходстве своей нации, во взгляд на силы и возможности всех других народов как на основу для плетущихся против нее, нации, заговоров. В соответствии с нацистской пропагандой арийская раса должна была видеть в «чуждых» для немецкого общества элементах своего рода гниль, которую следует выжигать каленым железом. Нацистская идеология открыто провозглашала евреев, цыган, гомосексуалистов и людей с психическими отклонениями подрывными силами, разлагающими арийскую расу. Евреи рассматривались как особо опасная угроза, так как считалось, что именно они создали современный капитализм – с целью разрушать государство сверху, и большевизм – чтобы размывать его основы снизу. Противоречие между тем, как немцы видели самих себя в настоящем, и тем, кем – как считалось – они были в прошлом, разжигало в них решимость вернуть потерянный рай. Для этого требовалось ликвидировать внутреннего врага и нанести поражение врагу внешнему; экспансионистская идеология была тесно связана со страхами о вероломстве других держав.

Каждый отдельно взятый немец в своей социальной среде был погружен в антиеврейскую риторику: она присутствовала в разговорах, речах, письмах и литературных произведениях. Неформальное воспитание дома усиливалось влиянием школы и церкви, которые преподносили основные положения доктрин в приукрашенном виде. В университетах студенты получали от профессоров новые дозы националистического, если не откровенно нацистского, философического взгляда на мир; причем поразительно большой процент профессоров были членами нацистской партии. Эти «академические ученые» поддерживали теорию социального дарвинизма, которая достигла своей крайней извращенности в представлении о расовом превосходстве. Будучи повальным увлечением в интеллектуальных кругах, эта доктрина провозгласила превосходство арийской крови на основе искаженных представлений о «выживании наиболее приспособленных». Не только евреям, но и «монгольским ордам» славянских народов было запрещено смешивать свою кровь с немецкой[195]. Убежденность в расовом превосходстве оправдывала мечту о достижении мирового господства (фантазию, которая также проецировалась на евреев). Нацисты заручились поддержкой населения, восстановив в его глазах идеализированный образ Тысячелетнего рейха, господствующего в мире.

В общественном сознании стали доминировать два образа. По мере того как евреи начинали оказывать все большее влияние на разные аспекты немецкого общества, рос страх, что они захватят в стране весь бизнес, всю требующую квалификации и профессионализма деятельность, а также культуру и искусство. Этот страх вылился в обвинения в стремлении к господству в Германии и даже в мире. Такой образ рисовал евреев как «дьявольских сверхчеловеков». Другой образ – унтерменшей, недочеловеков – проистекал из утверждения, что евреи оскверняли и загрязняли расовую чистоту немецкой крови. Через процессы ассимиляции и межнациональных браков евреи стремились смешать свою низменную кровь с кровью христианской. И в карикатурах, и в устных рассказах они изображались монстрами, крысами, вредителями[196].

Мифы о преступлениях в прошлом, нынешних кознях и будущих катастрофах возбуждали у обывателей тревожность и ненависть. Тот факт, что никаких реальных и твердых доказательств предъявляемым обвинениям не существовало, интерпретировался как подтверждение лживой сущности евреев, которые имели большие таланты по части сокрытия своих грехов. Чем более внушающим беспокойство являлось событие, относимое на счет еврейских козней, тем более демоническим становился образ евреев.

Антисемитские убеждения ни в коем случае не были в одинаковой мере распространены среди всего населения Германии. Наряду с вариациями в крайностях и токсичности заряда этих убеждений с течением времени наблюдались изменения в их интенсивности. В «хорошие» времена прусские землевладельцы могли считать евреев опасными, но не относиться к этой опасности всерьез. Однако периоды войн, поражений и страхов по поводу возможной измены приводили их к выводу о