Новой Англии”, “Водные растения Северо-Востока США”, “Определитель дикорастущих растений” – обещали простоту и ясность, отсутствовавшие в ее собственной жизни. Она сама не знала, почему в тот день, накануне экзамена по химии, проходя мимо полки со справочниками, выбрала Миллмана (Лус: “Может, папоротники – для вас слишком оптимистично?”). Но когда она уселась за парту и открыла книгу, ее позабавило, с какой торжественностью автор обещает читателям, что его революционная система позволит познать тайны леса всем от мала до велика. “Революционная система” оказалась таблицей с колонками для борозд, чешуек и прочих признаков коры, но это лишь добавляло ей очарования. Рассудив, что научные изыскания – это не прокрастинация, за восемнадцать часов до экзамена по химии, к которому еще предстояло готовиться, она решила испытать систему на практике.

В последний раз книгу брали в 1957 году. Когда Нора вышла на опушку леса, падал легкий снег.

Позже в кабинете Лус она попыталась описать тот миг, когда, углубившись в лес на каких-нибудь десять шагов, впервые почувствовала надежду. Но даже сидя в тепле, в любимом мягком кресле, даже притом что к ней вернулась легкость и быстрота мысли, она не смогла подобрать слов. Ей будто показали, что у мира есть четкое устройство, архитектура, существующая вне ее, а потому не поддающаяся ее печали. Она успела определить белый дуб, три красных клена и ясень (то ли зеленый, то ли американский; по словам К. Р. Миллмана, даже специалисты не всегда могут отличить один от другого) и уже начала пробегать глазами таблицу, пытаясь опознать новое дерево, как вдруг ее осенило: это же сахарный клен – его легко определить по грубым вертикальным рубцам, из которых что-то словно пытается вылезти наружу. Именно тогда зимний лес и переменился. То, что представлялось скучным и однообразным, оказалось местом загадок и открытий. Мир снова стал таким, каким задумывался, – куда больше, чем она сама.

– Раз – и все, – сказала Лус.

– Ну, не так быстро. Но с этого все началось.

И Лус улыбнулась чудесной улыбкой, но в глазах у нее крылось что-то еще – боль из-за того, что деревьям удалось помочь Норе так, как не смогла она.

– Похоже, наши занятия приносят плоды, – сказала она, а затем, услышав в своем голосе нотки зависти, добавила, что очень рада наконец-то увидеть на лице Норы улыбку.

* * *

Ее разбудил голосистый квартет странствующих дроздов, устроившийся на осях перевернутой машины. В водной глади подрагивала заря. По берегам ручья росли триллиум и увулярия, подлесок ярко-зелеными мазками расцвечивали березки и гамамелисы, а на рахисах папоротника у нее над головой собралась роса. Лесной дрозд пытался перекричать целый хор птиц. Она прислушалась. Желтошапочные лесные певуны? Синеспинные? Зеленые? Как бы она ни старалась, у нее никогда не получалось их различить. А во время весенней миграции в воздухе столько звуков, что отделить один голос от другого практически невозможно.

Умывшись в ручье, она села на берегу и уставилась на машину, словно одним своим изумлением могла что-то изменить. На ее банковском счете лежало триста пятнадцать долларов. Она готова была добираться до лаборатории пешком, лишь бы не обращаться за помощью к родителям, которые совсем недавно, когда ей отказали в гранте, (опять) спросили, не считает ли она, что пора избрать другой карьерный путь. Об аварии придется сообщить в дорожный патруль, но у нее как назло просрочены права, а поменять их она не успела.

Марку она тоже звонить не станет. Они расстались после того, как обычная беседа о науке переросла в нечто иное и Марк заявил, что спасение некоторых деревьев – ясеня и тсуги, например – требует слишком много ресурсов. Он изучает ясень и должен его любить, поэтому для нее всегда было загадкой, как можно так спокойно прочерчивать на карте неумолимое наступление ясеневой изумрудной узкотелой златки, уничтожающей насаждение за насаждением. Когда их спор только начался, она подумала, что Марк, наверное, сам себя не слышит, не понимает, как аргументы в пользу того, чтобы не мешать природе (или болезни как природе), звучат для человека, который с семи лет живет с диагнозом “диабет” и зависит от инсулина. Его позиция по поводу златки не была такой уж редкой и лишенной смысла. Норе просто хотелось, чтобы Марк представил себя на ее месте, заверил, что говорит не о ее болезни.

Но он так рьяно отстаивал свою точку зрения, что Норе вспомнились мягкие наводящие вопросы Лус, с которой она не виделась уже много лет. Интересно, а не кроется ли тут что-то еще? Интересно, почему вы решили упомянуть об этом сейчас?

Когда она все это выложила, Марк сказал, что она спятила. Признай он хотя бы, что с принципом “выживает сильнейший” не все так просто и однозначно, ей и этого было бы достаточно. Но нет. Она совсем спятила и не слушает его.

Вот только она не спятила и слушала очень внимательно. Они ведь в последнее время думали над тем, чтобы завести ребенка, и обсуждали генетические риски, связанные с разными типами диабета. Три недели он не затыкался по поводу сраных златок, и в конце концов она сказала, что им нужно взять паузу.

Однако сейчас было не время на этом зацикливаться. Слава богу, подумала она, слушая призрачную трель лесного дрозда, что у человека есть пирамида потребностей, – ей хотелось есть. Всю неделю она жила на сэндвичах с арахисовой пастой и джемом, но хлеб закончился еще вчера, и, кроме таблеток, повышающих сахар в крови, у нее ничего не было.

Нора встала. Ближайшим городом был Оукфилд, она не раз проезжала мимо, когда ездила в экспедиции, но никогда там не останавливалась. Так себе местечко, зато можно будет купить еды и позвонить в лабораторию – попросить кого-нибудь за ней приехать – или узнать расписание автобусов. Она сложила спальник и пристроила его на берегу, затем надела рюкзак и стала пробираться по шраму, оставшемуся в склоне от машины, сквозь раздавленные папоротники, примятые кусты барбариса и поломанные молодые березки. На дороге, все еще слегка раскисшей после дождя, о вчерашних событиях свидетельствовали виляющие следы шин и глубокие отпечатки медвежьих лап. Вот бы у нее работал телефон, хотя бы ради камеры. На курсе зимней экологии она любила показывать студентам следы животных, которые складывались в историю: олень, остановившийся обнюхать папоротники под снегом, белка, чья жизнь оборвалась в когтях совы. Новое фото отлично дополнило бы коллекцию: “вольво” 97 года выпуска, медведь.

Между тем ручей внизу мелодично плескался о покореженный капот.

Ее нынешнее исследование в области весенних эфемеров выросло из интереса к сукцессии в целом – механизмам, за счет