которых одни природные сообщества сменяют другие. Стоило научиться определять деревья, и она начала понимать, как сильно они меняются. Лес, куда она забрела зимой с томиком Миллмана, отличался от леса, выросшего на месте пастбищ, где паслись овцы, дававшие шерсть на куртки и носки для студентов, а тот отличался от леса, стоявшего когда-то на месте теперешних полей. Исследуя эти различия, она лучше понимала окрестные леса, только теперь ее понимание, точно кинопленка, простиралось во времени. Разумеется, ее задача была куда сложнее, чем определение видов. В те краткие счастливые моменты, когда ей удавалось представить великую кинокартину лесного пути, она чувствовала себя предсказательницей с хрустальным шаром.

Здесь, в пойме реки, возделывали землю мужчины и женщины из племени покумтуков. Здесь, в тени защитных деревьев, неспешно росли буки и дубы. Здесь, когда подданные его величества срубили сосны на мачты для своих кораблей, вымахали березы… Прошлое в этих краях было начертано повсюду. На змеящихся стенах из камней, по размеру которых можно определить, пастбища здесь были или пашни. На выветренных корнях березы повислой, выросшей на месте сгнившего болиголова. На веймутовой сосне с раздвоенным стволом, в нежном возрасте подвергшейся набегам короеда. На ветвистых деревьях, носящих память о трапезах давно умерших оленей.

К этим свидетельствам она добавляла и другие: записи землеустроителей, гербарии, образцы пыльцы, которые собирала со дна водоемов. Когда она водила по музею при лаборатории школьников, то говорила им, что работает путешественником во времени. Рассказывала про межевые деревья. В старину они обозначали невидимые границы. Про мемориальные деревья, бывшие свидетелями важных исторических событий. Свидетелями нашего прошлого.

Несмотря на все ее попытки разгадать тайны давно утраченных лесов, когда ей предложили быть консультантом при подготовке выставки в Бостонском музее изобразительных искусств, возможность она не оценила. Сначала сотрудники музея связались с ее научным руководителем, но тот был занят и переслал письмо Норе. Ей только что отказали в гранте, и сперва просьба вызвала у нее лишь раздражение. О художнике, которому посвящалась выставка, она не слышала – об этом пейзажисте середины девятнадцатого века никто и не вспоминал, пока недавно потомки его сиделки не обнаружили на чердаке своего дома в Роксбери восемьдесят семь полотен.

При всей любви Норы к природе пейзажная живопись ее не интересовала – у нее никогда не получалось закрывать глаза на вольности, которые позволяли себе художники, на неправдоподобные соседства, вымышленные деревья, поляны с цветами, которые не встречаются вместе в природе. Уильям Генри Тил, однако, стал для нее откровением – он был фотографически точен и стремился изображать то, что видел, а не придумывать что-то приятное глазу. В каждой работе можно было определить по меньшей мере десяток видов, вплоть до плауновых, а его метод писать с одного и того же ракурса в разные месяцы и даже годы открывал окно в потерянные пейзажи Западного Массачусетса, где она в основном и проводила свои исследования. Она словно перенеслась на двести лет назад, чтобы составить описание видов, подобное тому, какое делала на основании документов землеустроителей и образцов пыльцы.

Полотна развесили в восьми залах. От Норы требовалось определить растения, поддающиеся определению, и дать комментарий с точки зрения эколога. Для дискуссии о коренных видах музей пригласил из резервации в Висконсине двух потомков могикан. Нора описывала, как лишайник на стволах позволяет судить о высоте снежного покрова, как Тил уловил различия между папоротниками, которые сбрасывают вайи зимой, и теми, что круглый год остаются зелеными, какие отверстия характерны для различных видов дятлов, как скопище молодых дубов указывает на забытый беличий тайник. Но больше всего в пейзажах ее поразил сам облик леса, раньше существовавший лишь у нее в воображении. Как удивительно было смотреть на рощу высоких буков, не тронутых буковым войлочником, на тсуги, не пораженные хермесом, на ясени до златок, вязы до графиоза, каштаны до каштановой гнили. В последнем зале была иммерсивная инсталляция, созданная совместно с командой из Массачусетского технологического института, – надев шлем виртуальной реальности, посетитель попадал в цифровую версию “Ручья и каштанов” Тила. Впервые примерив шлем, Нора оказалась в мире, который прежде знала лишь по таблицам. Она много раз видела каштаны на фотографиях, но никогда не стояла под кроной каштана, глядя наверх.

Звук в наушниках был таким громким, что пришлось его убавить. Но именно так звучал когда-то лес, сообщалось в экспликации на стене. Только с 1970 по 2019 год количество птиц в Северной Америке сократилось почти на треть. Раньше лес был оглушителен. В аудиофайле друг на друга были наложены голоса сотен птиц – не только привычных ее слуху, но и вытесненных в дальние леса (вроде пестрогрудого лесного певуна и дрозда Бикнелла), и исчезнувших насовсем (таких как странствующие голуби, чьи мелодии воссоздали по нотным записям).

И вот тогда-то, глядя на лесной полог, ощущая птичьи голоса в самых своих костях, Нора почувствовала, что мир рухнул.

Она будто влюбилась, а потом узнала, что возлюбленный при смерти. Ей вспомнилось то зимнее утро в Амхерсте, когда она впервые испытала на себе чары леса. И вот прошло десять лет, и с каждым днем она влюблялась все сильнее, и с каждым днем, читая научные журналы, посещая конференции, все больше убеждалась, что теряет то самое, благодаря чему спаслась. Стоя в музее и глядя наверх, она вдруг осознала, что даже ей никогда не удавалось до конца постичь, насколько удивительны эти леса. Она подумала о работе, которую недавно представила на соискание гранта, – сухом и осторожном исследовании, где показывалось, как уменьшилось видовое разнообразие на трех участках в Западном Массачусетсе, – об аккуратных диаграммах, над которыми так трудилась, о неторопливой, приятельской переписке с рецензентами. Ей захотелось кричать.

Выставка открылась в конце апреля, и на то, чтобы собраться в поход, у нее оставалось всего несколько дней. Новостей о гранте не было, но весенние эфемеры не ждут. Она начала с пограничной территории между Западным Массачусетсом и Южным Вермонтом. Места Тила – так она их про себя называла.

Дни были теплые и чудесные: весна пришла рано. Весна теперь часто приходила рано. Скоро майник станет распускаться в апреле. Времени у нее было в обрез. Вот почему тем вечером она так быстро ехала под дождем.

* * *

От места аварии дорога плавно сбегала в долину, и спустя милю по обеим сторонам раскинулись лоскутные одеяла пастбищ и живых изгородей. Весна растекалась по горам вдалеке. На обочине среди одуванчиков цвел чесночник, рядом зеленел воробьиный щавель, в полях виднелись россыпи сердечника лугового. Всё выходцы из Европы, попавшие в Америку благодаря вкусу или красоте. По валкам скошенной травы