— Бездействие, дорогой. Одни слёзы, и ничего более! Слезы — всё равно что масляные капли, от них проскальзывает воля!

Толстяк злобно напяливает шляпу.

— Послушайте, проф, моя воля не проскальзывала, когда я вас спасал от быка! Без моей расторопелости вы бы схлопотали кость в пердак, и вам пришлось бы раскошелиться на художественную штопку! Критиковать легко, но не надо сильно борзеть, не то я вам приложусь по фейсу и не посмотрю, что вы доцент и кандидат, понятно?

— Молчать, Берюрье! — вопит Феликс. — Задержитесь после уроков на два часа в субботу!

— Не понял, барон, — давится Толстяк.

— Четыре часа! — выходит из себя Феликс. — А теперь, месье, за работу. Слушайте внимательно, в конце урока я дам вам письменное задание. Я внимательно изучил последние события, о которых рассказал Сан-Антонио. И в этом деле выделяется одно существенное высказывание вашего директора. Он сказал своему камердинеру: «„Мердалор“ — единственный корабль, который заходит в Деконос». Прекрасно! Блестяще! Очень кстати! Присоединяюсь! Подчёркиваю трижды красными чернилами! Ставлю самую высокую оценку! Вручаю почётный табель! Пока вы сочились, господа, пока вы себе устраивали большое слёзное представление, я анализировал это полезное замечание вашего шефа!

Он размахивает жёлто-голубым буклетом цвета морской волны и солнца, который поёт славу компании «Паксиф» вообще и лайнеру «Мердалор» в частности.

На этом буклете, который можно найти в любой каюте, показаны различные круизные трассы этого лайнера.

Он использует главное качество буклета, заключающееся в том, чтобы быть развёрнутым, и пальцем описывает прыжки блохи на точках, которыми отмечены различные порты захода.

— Господа, — продолжает педагог, — я обнаружил одну вещь: все исчезновения, происшедшие на «Мердалоре», имели место либо до Деконоса, либо в самом Деконосе. И никогда после! Совпадение? Может быть. Но, господа, может быть, и нет, поэтому мы должны принять во внимание эту особенность. Берюрье, что я сказал, повторите!

Толстяк кладёт свою массивную, свою тяжёлую, свою мощную руку на плечо учителя.

— Послушай, Феликс, то, что я тебе скажу, не надо повторять, оно повредит твоему имиджу. Раскрыл локаторы? Хорошо. Ты нас уже сделал, Феликс! Ты нас задолбал! Твои дипломы и твой самый знатный елдак на корабле ещё не дают тебе право морочить нам яйца твоими длинными речами! Какой-то мудель заставляет баб трясти кошельками за то, что даёт фотографировать свой перископ с вазелином, и ещё он читает мораль, воспитывает и хочет наказывать кого-то в субботу! Имей в виду: со мной это не пройдёт!

Толстяк поворачивается ко мне.

— Ты что-нибудь узнал о моем назначении?

— Оно только что пришло, — говорю я. — А что?

С нашим другом происходит трансформация. Лицо разглаживается, глаза расширяются, тогда как живот подтягивается. Он вновь снимает шляпу, вытаскивает из кармана обломок расчёски, редкие зубья которой украшены волосами и табачными крошками, и весьма тщательно причёсывает свои редкие шерстинки.

— О, оно пришло, — шепчет Берю. — Оно пришло. Так, прекрасно, позови-ка мне капитана, Сан-А!

— Зачем?

— Прошу тебя!

— Ладно, продолжайте свои бесполезные разговоры, — скрипит Феликс, направляясь к двери.

— Даже не думай, хмырь! — встаёт на его пути Толстяк. — Я тебе покажу, как проскальзывает моя воля, ты, старая зебра без полос!

Толчком он отправляет его на кровать.

Что до меня, во мне клокочут мысли, друзья мои! Вот только меня вы знаете. Скромность, самоотверженность — качества настоящего мужчины. Я держусь в сторонке в пользу моего окружения. Приоритет только ярким краскам, действию! Сан-антониевские рассуждения будут позже, в определённый момент, в нужную минуту, в решающем фрагменте! Вы сразу поймёте, сколько пришлось передумать комиссару в мягкой тишине его серого вещества. Как он собирал детали этого дела, как он их сортировал. Большой букет улик держит Сан-А в своих руках! Но он его приберегает на конец, когда будет совершать почётный круг…

— О! Вот вы где! — вскрикивает Мари-Мари, влетая в каюту[90].

— Как? — рычу я. — Ты не с мамой?

— Я вышла под хитрым предлогом, Антуан[91].

— И как ты это объясняешь?

— Сказала, что в туалет, на самом деле, чтобы провести моё расследование.

— Твоё расследование?!. — вскрикиваем мы громко, удивлённо и вместе.

— Ну да, моё расследование, — уверяет мисс Косичка. — Пока вы мнёте бока, я делаю вашу работу, папеньки!

Она достаёт из-за спины бокал, который скрывала от нас и на внутренних стенках которого остались следы томатного соуса.

— Я стибрила его в каюте Ахилла! Только пил не он, а какая-то женщина, смотрите: тут есть следы от губной помады, их не видно из-за томатного сока, но они есть! Бледная губная помада, в общем, розовая!

Я беру бокал, чтобы осмотреть его ближе.

— Когда ты сказал своей матери, что Ахилл исчез, я зашла в его каюту посмотреть. Я люблю Старика. И сразу увидела этот бокал с помадой. В общем, у него была какая-то женщина перед тем, как ваш Дир потерялся!

— Не перед тем как, а после, потому что его уже не было в каюте, когда Росс принёс ему этот напиток.

Мне кажется, я узнаю эту помаду, парни. Я её заметил не так давно на губах Камиллы, и она ещё красуется на щеках Абея.

— Какова мошка! — ликует Берюрье, поглаживая щёку своей племянницы. — Ей есть на кого быть похожей, не правда ли?

Но Мари-Мари не поддаётся на эту похвалу-бумеранг. Оглядев своего дядю снизу вверх, она говорит:

— Всё же мамуля была права, когда говорила: «Таких кретинов и таких хвастунов, как твой дядя Александр-Бенуа, просто не существует!»

Капитан Рустон сменил трубку. В море он курит трубу с длинным мундштуком в стиле английского боцмана. Но когда он снимается с якоря и ему надо красоваться на мостике, исправлять глупости рулевого и давать команду, чтобы подёргали гудок, он позволяет себе весьма грозную горелку корсара. Надо видеть, как он играет в «Остров сокровищ». Бородёнка топорщится как у флибустьера, козырёк фуражки надвинут до бровей, руки в карманах кителя (большой палец наружи); в одно и то же время и Онасис, и Жан Бар[92], и Магеллан, и Мэтьюрин Попей[93]!