– Вот как? Значит, я злодей? - воскликнул Джон, схватившись за сердце - Я уже говорил тебе, что хорошо обращаюсь с рабами…

– Да? А скажи-ка, что это за старик, который говорил за всех остальных?

В глазах Джона мелькнула горечь.

– Как кто? Это Айзек.

– Он говорил так правильно, - продолжала Мисси. - Он получил какое-то образование? Как это вышло?

Джон вздохнул и бросил на дочь нерешительный взгляд.

– Говоря по правде, мы с Айзеком вместе росли, В детстве мы вместе играли, и учитель научил нас обоих читать и писать. В конце концов наши дороги, конечно, разошлись…

– А теперь ты - хозяин, а он - раб? - воскликнула Мисси. - Разве ты не понимаешь, что это неправильно?

Джон тяжело вздохнул.

– А разве правильно с твоей стороны заставлять этих людей желать того, чего никогда не будет?

– Если не будет, так это полностью твоя вина, па. Ты не должен держать их в кабале.

– В чем дело? - в отчаянии вскричал он. - Раньше тебя это совершенно не интересовало…

– Теперь я стала другим человеком, - заявила Мисси. - И тебе придется принять меня целиком - даже те стороны моего характера, которые тебе не нравятся и с которыми ты не в силах примириться.

Джон снял шляпу и пригладил редеющие седые волосы.

– Дорогая, использование рабского труда - такова экономическая система у нас на Юге…

– От этого она не становится более приемлемой. К тому же… - И Мисси закончила срывающимся голосом: - Если ты будешь и в дальнейшем держать на плантации рабов, я перестану быть твоей дочерью.

Что?! - закричал он; лицо его мгновенно посерело. - Но это невозможно!

– Я говорю серьезно, отец. Либо ты изменишь положение вещей, либо лишишься дочери.

Сунув ему в руки плакат, она бросилась вон из сарая.

С озадаченным видом Джон проводил ее взглядом, затем перевел его на плакат. Прочтя призыв «Покончим с рабством сегодня», он ахнул.

А Мисси, выскочив из каретного сарая, бросилась к дубу и прислонилась к его грубой коре. Она вся дрожала, из глаз ее вот-вот польются слезы. Что с ней происходит? Всего лишь несколько недель назад ее интересовала только собственная персона. А теперь ее волнует буквально все - и Дульси, и новые подруги, и родители, и Фабиан, ее беспокоит устройство этого нового мира, где она оказалась.

Фабиан… о Боже, что он с ней сотворил! Он сделал ее уязвимой, заставил раскрыть свое сердце для забот и нужд окружающих. Вот только что она обрушилась на отца - пусть правда и на ее стороне, ей как-то не по себе. Ведь она причинила ему боль и заставила его смутиться. Конечно, он не виноват в существующем положении вещей, ведь он не знает ничего другого; но она считает, что ее священный долг - просветить его, чтобы он поступил правильно.

Почему? Что она за авторитет в вопросах нравственности? Или это любовь пустила корни в ее сердце, и теперь они привязывают ее к новой жизни?

Она теряет себя.

А может быть, наоборот - себя обретает?

– О Боже, подумать только, какое количество книг! - воскликнула Мелисса, обращаясь к Люси Френч, матери своей подруги Шелли. Люси была главным библиотекарем в одном из филиалов мемфисской библиотеки.

– Как хорошо, что вы согласились помочь нам сегодня, - радостно произнесла Люси.

– Расставить книги на полки? - удивилась Мелисса. - Какие пустяки! Кроме того, услышав от Шелли, что вам сейчас не хватает добровольных помощников, я никак не могла оставаться безучастной.

Люси улыбнулась.

– Вы славная и великодушная девушка. А вот Шелли сюда не пойдет ни за какие коврижки.

– Но она придет к вам во второй половине дня во вторник вместе с Лайзой и Дженнифер, - твердо сказала Мелисса.

Люси удивилась, но ничего не ответила. Они двигались между стеллажами.

– Здесь отдел беллетристики, - кивнула Люси.

– Это здесь, вы сказали, книги стоят в алфавитном порядке, по фамилии автора?

– Ну да! - обрадовалась Люси. - Как быстро вы все схватываете! У вас большой опыт работы в библиотеках, дорогая?

Оглядывая стеллажи, Мелисса пробормотала:

– О нет, за сто сорок с лишним лет…

– Прошу прощения? - нахмурившись, спросила Люси.

Мелисса тут же улыбнулась.

– Извините. Это я говорила сама с собой. В действительности же я почти исчерпала родительскую библиотеку, а потому страшно рада, что пришла сюда.

– Чудесно! Вот что, сегодня вы займетесь беллетристикой, а на следующей неделе мы познакомим вас с другими стеллажами и принципами систематизации.

У стеллажа с беллетристикой женщины остановились перед тележкой, полной книг.

– Ну вот, дорогая, можете начать прямо с этих книг, - кивнула Люси.

Мелисса же, заметив какую-то комнатушку, где в беспорядке были свалены, судя по виду, старинные книги, замерла.

– А, это комната изданий по местной истории, - перехватила ее взгляд Люси.

– Местной истории? - насторожилась Мелисса.

– Да. На самом деле большинство имеющихся здесь книг - это генеалогические исследования нескольких семей, живших в Мемфисе в девятнадцатом веке.

Мелисса побледнела.

– Боже мой! - вскричала она, бросаясь в комнату. - Я и понятия не имела, что сохранились такие записи! Здесь можно отыскать сведения о мемфисских семьях?!

– Конечно, не о каждой, - отозвалась Люси. - Но по крайней мере сведения о самых выдающихся семьях у нас есть.

– А есть что-нибудь о семье, построившей дом, в котором я живу, - о семье Джона Монтгомери?

Люси задумчиво покачала головой.

– Я хорошо знакома с этим материалом, но это имя мне ничего не говорит. И все же вы, вероятно, сумеете найти отдельные сведения в каких-либо источниках. - Она улыбнулась, - Если это вам интересно, дорогая, пожалуйста, приходите и занимайтесь, сколько вам угодно.

– Благодарю вас, миссис Френч. - Решительно кивнув, Мелисса взяла целую груду книг. И направилась к стеллажам. - Я обязательно приду сюда в понедельник, - пообещала она походя.

Мисси сидела рядом с Фабианом в пресвитерианской церкви; на шее у нее сверкало подаренное им жемчужное ожерелье. Выглядела она весьма элегантно - шляпа с перьями, новое платье, - а вот настроение у нее было далеко не безмятежным.

Сидящий рядом с ней Фабиан с виду казался просто ангелом; взглянув на него, никто не догадался бы, с какой страстью он ласкает ее каждую ночь. Теперь Мисси прекрасно понимала, что охвачена не только безумной любовью к этому человеку, но и вся, целиком и полностью, снедаема не менее безумной похотью. В самом деле, всякий раз, вспомнив о том, как он целует и берет ее с упоительным неистовством, она испытывает просто невыносимое желание. И что еще хуже, он обращается с ней так обескураживающе обаятельно, что сердце ее тает, как и ее одежда. Только вчера ночью он снова соблазнил ее в маленьком гостевом домике у них на плантации, в том самом, который теперь она со смехом называла не иначе как «горгульей».