тектонически медленный, а характер в целом неразговорчивый, мне быстро стало понятно, что нужно адаптировать беседу, чтобы выяснить все, что мне нужно, как можно экономичнее, и при этом не торопить пациента, чтобы не разрушить взаимопонимание. Хотя солиситор запросила двойной визит, в сумме два часа, я видел, что времени у нас в обрез. Значит, придется в первую очередь сосредоточиться на главном: на психическом состоянии Арнольда в момент совершения убийства. Это позволит установить, соответствует ли Арнольд критериям для ограничения ответственности, что позволило бы переквалифицировать обвинение в преднамеренном убийстве в обвинение в убийство по неосторожности. А когда мне удастся это выяснить, я вернусь и расспрошу Арнольда о его прошлом, если останется время.

Арнольд не отрицал, что виновен, и явно сожалел и хотел оправдаться. Правда, думаю, это мало утешало его тестя и тещу. Не было никаких сомнений, что злодеяние было запланировано. Арнольд открыто говорил на допросах в полиции, что считал, что жена, которая отдалилась от него, завела любовника. Несколько свидетелей подтвердили, что всего за два часа до трагедии у него вышла шумная ссора с женой и ее новым любовником в ресторане. Он прямо говорил, что за неделю до этого заставил общего знакомого выдать ее новый адрес, подъехал к дому, спрятался за забором с дробовиком и долго сидел там, бурля от подавленного гнева. Криминалисты, исследовавшие место преступления, подтвердили свидетельские показания сына Арнольда: Арнольд подбежал сзади к жене, которая шла по подъездной дорожке к дому с сумками, которые забрала из своего «ленд-ровера», и выстрелил ей в спину почти в упор. Потом извинился перед сыном, который стоял одной ногой в машине, застыв от ужаса. После этого Арнольд вложил дуло дробовика себе в рот и нажал на спуск. Он очнулся в больнице через четыре недели, весь утыканный трубочками и без нижней половины лица.

Фактологическая картина убийства не вызывала никаких вопросов. Вопросы были только к психическому состоянию Арнольда. Направляясь на обследование, я понимал, что найти основания для ограничения ответственности я едва ли смогу (хотя и исключать такое нельзя). Судя по истории болезни и моей переписке с его лечащим врачом, а также по свидетельским показаниям, которые я проштудировал, клиническая картина была вполне ясна. Депрессия и алкогольная зависимость на уровне психиатрических диагнозов. Разрыв отношений, чувство отверженности, растущее одиночество, растущая тяга к бутылке, ревность и ярость – на уровне контекста. Главной моей задачей было выяснить, каковы были мыслительные процессы Арнольда в момент убийства. И установить, можно ли считать его симптомы аномалиями психического функционирования, а если да, в достаточной ли степени, чтобы повлиять на его действия и его фатальное решение. К чести Арнольда надо сказать, что он взял на себя всю ответственность. Не пытался хитростью и увертками добиться смягчения наказания, преувеличив симптомы психического расстройства, и ни разу не намекнул, что не контролировал себя. Более того, он говорил о смягчении наказания со своими солиситорами и настаивал, что виновен в «полномасштабном убийстве», как он выразился в беседе со мной. Изучив юридические критерии, я с ним согласился. Сформировать мнение было просто. А вот выстроить на этом судебный отчет и при этом перечислить все существенное и вплести весь нужный судебный лексикон с учетом мельчайших подробностей, как полагается во время процесса по обвинению в убийстве, было задачей куда более обременительной.

В поезде по дороге домой в Лондон мне повезло – все купе оказалось в моем распоряжении, а значит, я мог начать диктовать материал к докладу, не опасаясь любопытных ушей. В моей работе к конфиденциальности пациента относятся крайне серьезно, и любая утечка грозила дисциплинарными взысканиями. Время от времени я поднимал голову и смотрел в окно, раздумывая над формулировкой следующего абзаца. Глядя, как мелькают мимо, сливаясь, сотни деревьев, я размышлял над теми чувствами, которые вызвал у меня Арнольд. Изуродованное лицо и тошнотворная вонь преследовали меня, а вот эмоционального воздействия я совсем не ощущал. Даже понимание, что Арнольд обречен остаток жизни провести инвалидом за решеткой, не задевало во мне особых струн. Ни жалости, ни самодовольства, ни желания отомстить. Арнольд был мне безразличен. Не то чтобы я не осознавал, как чудовищно было его преступление. В отличие от большинства других моих дел, я даже представлял себе жертву – ее фотографии были в многочисленных онлайн-статьях. К тому же я прекрасно понимал, какое мощное воздействие такая травма может оказать на сына Арнольда, который был еще совсем мальчишка. Когда видишь, как твой отец убивает твою мать, такое впечатление вряд ли можно чем-то перебить. Однако я не чувствовал ничего нутряного. Я слушал ровный стук колес поезда и смотрел, как мимо проплывают сотни незнакомцев. Кто-то шел по улице, кто-то болтал, кто-то садился в машину или выходил из нее. Интересно, а их эта история тоже оставила бы безразличными? Чего во мне недостает? И неужели этого стало еще меньше за те годы, которые прошли после дела Ясмин? А вдруг я превращаюсь в психопата?

Доехав до вокзала Кингс-Кросс, я случайно наткнулся в очереди в кофейне «Коста» на свою старую приятельницу Дженни. Мы дружили, когда были старшими психиатрами, учились по одной программе и вместе готовились к экзаменам. Вместе сделали стендовый доклад для конференции о докторе Даниэль Канарелли, психиатре из Франции – она попала под суд, когда ее пациент покончил с собой (об этом рассказано в главе 14). Потом, когда наши профессиональные пути разошлись, мы с Дженни тоже постепенно отдалились друг от друга: она стала обычным взрослым психиатром, а я предпочел судебную медицину. Живо помню наши разговоры и как мы оба решали, какую в будущем выбрать специализацию, когда подавали заявления на постдипломное образование. Я не мог выбрать между общей взрослой психиатрией и судебной психиатрией, а Дженни – между детской и подростковой службой психиатрической помощи и общей взрослой психиатрией, но в конце концов оба выбрали второй вариант. Мы даже писали списки за и против.

За вокзальным кофе по грабительской цене мы с Дженни восстановили отношения. Оказалось, что Дженни, как и я, человек семейный, и у нее двое детей. Поселиться она предпочла на западе Лондона. Когда мы сели, я тут же рассказал ей про обследование, которое только что провел в Манчестере.

– А, конечно! Я все про него читала. – Дженни поморщилась. – Он же застрелился, да? Вот и слава богу.

Я вытаращился на нее, машинально помешивая капучино. До меня постепенно доходил смысл ее слов.

– Ты чего? – спросила она.

– Ты хочешь сказать, что я только что провел психиатрическое обследование трупа?

– Ну да. Естественно. – Она