Вот она – причина поражения, заложенная в предвоенное планирование еще перед войной. Инициатива низших начальников вполне могла вырвать победу, но при таком подборе командного состава, что господствовал в Российской империи перед Первой мировой войной, вряд ли можно было ожидать какой-либо решительной инициативы. Примечательно, что Данилов посчитал в числе «девяти корпусов» и 1-й армейский корпус, своевременно не переданный генералу Самсонову, и все то, что должно было в 1-й армии отвлекаться на крепости. По сути, для маневренной борьбы, не считая кавалерии, оставались лишь четыре корпуса 2-й армии и один корпус 1-й армии. Итого – пять без 2-го армейского корпуса, сдержанного для блокады Летценского укрепленного района. А по Данилову выходило, что их – восемь. А еще три – «в уме». Вот и вся арифметика.

Нельзя не упомянуть и еще об одном обстоятельстве, которое оказало свое давление на русскую Ставку в смысле уверенности в превосходстве сил и средств, задействованных в борьбе за Восточную Пруссию. И вновь это обстоятельство связано с союзниками Российской империи. Французский посол в России М. Палеолог 13 августа получил от своего правительства телеграмму следующего содержания: «Из самого верного источника нами получены сведения, что два армейских корпуса, находившихся сначала против русской армии, перевезены сейчас на французскую границу, будучи заменены на восточной германской границе частями ландвера». Без сомнения, эти сведения были немедленно переданы императору и Ставке.

Таким образом, в тот самый момент, когда во Франции из ударного крыла были выведены два корпуса для посылки их на Восток, что в конечном счете и сыграло главную роль в победе англо-французов на Марне, французское командование, чьи армии откатывались к Парижу, дезинформировало своего русского союзника. Два корпуса перебрасывались с Запада на Восток, а французы считали, что, напротив, два корпуса идут с Востока на Запад. Соответственно, если верить французскому «самому верному источнику», в Восточной Пруссии должны были оставаться два корпуса (еще два уже якобы достигли Франции) и ландвер. Ясное дело, что при таком соотношении сил германская группировка просто «закидывалась шапками». Отсюда и та самоуверенность Ставки, что передалась штабу Северо-Западного фронта, который будет переубежден развитием событий лишь к 16-му числу. Остановить натиск двух русских армий (9 армейских корпусов, не считая подходивших второочередных дивизий и кавалерийской массы) два немецких корпуса явно не могли, отсюда и требования Я.Г. Жилинского о самоуверенном и безоглядном наступлении вперед.

Представляется несомненным, что на решения Ставки свое пагубное влияние оказывали неблагоприятно складывавшиеся результаты боев на северном фланге Юго-Западного фронта. Отсюда и намерение переноса действий армий Северо-Западного фронта за Вислу в тот момент, когда 8-я германская армия не только не прекратила сопротивления, но даже перешла в контрнаступление. К 14-му числу Верховный главнокомандующий знал об уже явно обозначившейся угрозе окружения 2-й армии, но так же, как и А.В. Самсонов, был уверен, что 1-й армейский корпус надежно прикроет левый фланг, пока центральные корпуса вырвут победу в районе Алленштейн – Остероде.

Наверное, если великий князь Николай Николаевич и его сотрудники желали благоприятного исхода Восточно-Прусской операции (а иначе, конечно, и быть не могло), то подчинили бы 1-й армейский корпус непосредственно генералу Самсонову с самого начала вторжения. Извечное стремление русского командования к сосредоточению значительных сил на коммуникациях перед решительным сражением, от чего предостерегал Суворов, сыграло свою роковую шутку и на этот раз. К 15-му числу обстановка резко поменяется, но в ходе всей операции действия русского командования всегда оказывались запоздалыми по сравнению с этими изменениями: штабы фронта и армий не смогли предугадать действий противника хоть на шаг вперед. Как ни странно, сведения о довоенной игре графа Шлиффена не использовались русскими штабами в качестве вводной данной и в ходе начавшегося наступления, хотя после отхода германцев от Гумбиннена нужно было постоянно помнить об этом.

Немцы же прекрасно знали о русской группировке и маневрировании, так как каждый день читали расшифровку русских переговоров по телеграфу. Русские данной возможности были лишены: радиосвязь в русской армии вообще являлась новинкой, а немцы в начале войны активно использовали телефонную сеть Восточной Пруссии. Наконец, и в организационном отношении, как пишет Т.В. Алексеев, «радиовооружение русской армии было рассчитано в основном на обеспечение связи в высших звеньях управления, и то рассматривалось как дублирующее. В системе низовой связи использование радиосредств вообще не предусматривалось»[186]. Понятно, что в условиях временного цейтнота радио стало использоваться командармом-2 в качестве основного средства связи.

Предвоенное понимание радиосвязи в качестве дублирующего стало одной из причин нехватки квалифицированных специалистов в армейских штабах и, главное, причиной отсутствия надежного шифра. Единственное орудие разведки в руках русского командования – конница, как выше было неоднократно показано, по самым различным причинам использовалась не по назначению, а ведь «никакой другой род войск не находится в такой степени в зависимости от сочувствия местного населения, как конница». Описывая события гражданской войны в США 1861–1865 гг., А.А. Свечин уделяет особое внимание сочувствию местного населения приграничной территории в районе противоборства главных армий – на вашингтонском направлении, в пользу южан. В частности, «южане привыкли одерживать успехи на своей территории, где их конница, опираясь на сочувствие и агентов среди местных жителей, раскрывала им полную картину движений и намерений неприятеля. Таланты Ли особенно ярко развертывались приблизительно в такой же обстановке, как и таланты Людендорфа в Восточной Пруссии в 1914 году, когда русский радиотелеграф раскрывал немецким штабам все приказы, отдаваемые русским войскам»[187]. Неблагоприятный организационный фактор затмил собой наличие современного оборудования, которое в высших штабах присутствовало, но не могло быть использовано наиболее эффективным образом, с сохранением в тайне секретных сведений о передвижении русских соединений в операции.

В сложившейся обстановке дать победу русским могло либо резко невыгодное для немцев соотношение сил, либо непредсказуемые в положительную для исхода сражения сторону действия со стороны русских военачальников. Следовательно, многое зависело от штаба фронта и лично главкосевзапа. Генерал Жилинский не поощрял инициативы, преследуя любые намерения командарма-2 о перемене направления маневра. Жилинский должен был обеспечить давление 1-й армии на германские тылы, чтобы получить победу образца Гумбиннена, когда едва ли не определяющей причиной отступления 8-й германской армии стало известие о вторжении 2-й русской армии, угрожавшей тылу немцев. Напротив, главкосевзап приковал 1-ю армию к Кенигсбергу, что соответствовало и намерениям командарма-1, так как П.К. Ренненкампф, как честолюбивый карьерист, твердо знал, что награда за взятие Кенигсберга будет выше, нежели любая полевая победа. Так было принято в русской армии того периода, и потому Ренненкампф не проявил инициативы (и без того преследуемой штабом фронта) по преследованию противника после Гумбинненской победы.