Я зачем-то открыла коробочку с лазуритовым гарнитуром и снова погладила камушки, поймав себя на том, что непроизвольно улыбаюсь.

– Неужели они тебе действительно нравятся?

– Ага.

Август недоверчиво, почти осуждающе покачал головой:

– Я звонил не только Памеле. Еще и Мэгги. Хотел получить хотя бы общее представление о предмете твоей мечты. Мэгги сказала, что да, на свадьбу твоя мама вручила ей перстень со словами: «Я всегда боялась, что кто-нибудь из гостей случайно заглянет в мою шкатулку и увидит это. Теперь твоя очередь». Его давно бы выбросили, если бы кто-то не назначил перстень семейным талисманом. Мэгги сказала – если б она знала, что тебе нравится это убожество, давно бы отдала.

Я поглядела на него, обворожительно улыбнулась и невинно похлопала глазками:

– Август, сказать по правде, тот перстенек – действительно редкое убожество. И я до сегодняшнего дня понятия не имела, что мне нравится лазурит.

– Как я и думал.

– Сегодня такой день, что я все время узнаю о себе что-то новое. Оказывается, лазурит мне все-таки нравится. Оправу я переделаю. А может, и эту оставлю. Винтаж – это здорово, если разобраться. Сама себе удивляюсь: всегда считала, что люблю сапфиры и жемчуг. Непрозрачные камни я ставила где-то на один уровень с булыжниками. И поди ж ты. – Я помолчала, еще раз потрогала камни, закрыла коробочку. – Двадцать минут назад, когда я пошла переодеваться, меня ждал Ашен. Предложил совершенно головокружительную карьеру. Статс-секретарь по национальной безопасности через пять лет.

– Делла, тебе совершенно ни к чему объяснять мне что-либо. Я и так понимаю. Ашен прочит тебя на свое место? Превосходно. Хотя бы через пять лет у нас будет статс-секретарь, извини, как в таких случаях говорят, с яйцами. Не сочти за грубость.

– Я ушла в отставку.

Август не донес бокал до губ. Уставился на меня расширенными, непонимающими глазами.

– Да-да, – повторила я. – В полную, заметь, отставку. Прошение уже подтверждено Ашеном. Я свободна, как ветер в поле.

– И что, это…

– Это навсегда, Август. Я больше не смогу вернуться в армию. В контрразведку и правительство меня тоже не возьмут.

– Но, Делла, ведь все выяснится…

– Неважно, – перебила я. – Потому что, когда меня поставили перед выбором – идти с государством или с потенциальным изменником, я выбрала изменника. Отлично зная, что он может оказаться действительно изменником. Твоих мозгов вполне хватит на то, чтобы изменить родине в интересах родины. Я неблагонадежная, Август. Я не ошиблась – я сделала сознательный выбор против государства. И поверь, если ты внезапно сбрендишь и решишь заделаться диктатором, я постараюсь объяснить тебе, какую ты совершаешь ошибку. Но останусь с тобой. Дело не в том, что все выяснится. Дело в том, что для меня есть нечто дороже присяги.

Август смотрел на меня, и в его взгляде я читала все. Буквально все.

– Невероятно, – пробормотал он наконец. – Просто невероятно… Делла, я надеялся всего лишь сохранить добрые отношения. Я хотел объяснить тебе, что не изменник. И что мне наше государство точно так же дорого, как и тебе. Просто у меня есть шанс предотвратить гражданскую войну. Да, мне никто не отдавал такого приказа. Это самоуправство. Но… Делла, ты же мечтала сделать карьеру. И ты…

– Перечеркнула все надежды в одну секунду. Даже не колеблясь.

– Почему?

– Не знаю. То ли интуитивно почуяла, что ты прав, то ли… То ли мне все равно, для меня ты прав по умолчанию, что бы ни затеял. И почувствовала себя так, словно сбросила труп, который носила на спине много лет.

Он только качал головой.

– И ты больше не получишь никаких миссий? Никогда?

– Никогда. Тебе больше не придется мчаться через всю галактику, чтобы снять меня с эшафота.

– Делла, я готов спасать тебя столько, сколько надо. Не об этом речь. А о том, что однажды я опоздаю. И… Господи, как же я рад, что ты ушла! Делла, это нехорошо, ты же так мечтала, и теперь мечтам конец… Поверь, я радуюсь не этому…

– Знаю, – мягко перебила я.

Я тонула в его глазах. Никогда не понимала смысла этого выражения, оно казалось мне идиотским. А сейчас – поняла. У меня было ощущение, что я то ли падаю в пропасть, то ли взлетаю, но в любом случае куда-то лечу.

За окном усилился шум дождя, потом по стеклу хлестнули струи, брошенные порывом ветра. Ослепительно сверкнула молния, и тут же, как сухой горох в металлическом ящике, раскатился гром. Август покосился на окно, обронил:

– Кажется, у нас будет лишних двадцать минут на разговоры. Мои партнеры наверняка решат, что лучше переждать в гостиной, покуда дождь не ослабеет.

Я прислушивалась к себе. Удивительное чувство. Так бывало и раньше – на меня словно бы накатывала волна тепла. Но через минуту наваждение спадало, оставляя меня в недоумении и разочаровании. А сейчас волна откатилась – но не исчезла до конца. Она словно бы прилегла и затаилась, но я отчетливо слышала ее тихий шепот.

– Перстень действительно надо спрятать? – спросила я.

– Желательно. Сможешь?

– Не вопрос.

Август осторожно, кончиком пальца, подтолкнул ко мне злополучный перстень. Я сгребла его со стола всей горстью. И что-то во всем этом было настолько символичное, что мы оба рассмеялись.

– Легчает? – осведомилась я вкрадчиво.

– Не то слово, – согласился Август. – Делла, я безумно устал. Я забыл, когда нормально спал. Наверное, это было в Пекине. Я прилетел бы раньше, – сказал он. – На Саттанге вынужденно задержался.

– Джет что-то говорил про шанхайский спецназ.

Август пожал плечами:

– Бунт на военной базе, которую я пустил на Саттанг. Треть контингента тупо вырезала другие две трети. Я только и успел, что запереться внизу. С двумя андроидами и полутора десятками индейцев. Без еды и почти без воды. С Твином и его рожающей с перепугу женой. Со старухами. И единственным молодым мужиком, который драться-то хотел, но, как назло, ружье только издали видел.

Я закрыла глаза. Мне стало холодно.

– А потом почти одновременно, с разницей всего в двенадцать часов, явились Даймон с бандой эльдорадских отморозков, которые на поверку оказались нашими нелегалами, и Тан – помнишь господина Тана? – с приветом от Юджина. Привет выражался в батальоне китайского спецназа.

Я машинально отметила, что Август назвал Диму Павлова старым, отмершим уже псевдонимом – Даймон.

– В жизни не думал, что буду радоваться Даймону, как брату родному. А вот поди ж ты, радовался. Базу я оставил на китайцев. Чего-то у меня больше веры твоему приятелю Юджину, чем нашим. А Даймона забрал с собой. Его банду мы оставили на Кларионе, пусть отдыхают и зализывают раны, он ведь раньше Тана высадился и принял на себя первый удар, у него целых – ни одного, все покромсанные. Он сюда вылетел, у меня еще кое-какие срочные дела были… Я понял, чем Даймон раздражает меня. У нас совершенно одинаковый взгляд на многие значимые вещи. И решения мы принимаем одинаковые. Мы даже ошибки делаем одинаковые. Но при этом он – пародия на меня. Я в нем вижу себя, как в кривом зеркале. Это невыносимо. Особенно когда он начинает делиться опытом. Понимаешь, он ведь даже не поучает, как это сделал бы Скотт. Он просто делится опытом и говорит – подумай, этот способ работает, я проверял. Это ужасно. Потому что я понимаю – он прав. Но при этом мне все время хочется как следует поколотить его. Чтобы выбить из него это шутовство, которое он считает ироничностью.