Слава принялся упираться ногами, мешая снимать с себя брюки, как вдруг услышал:

- Вы что, совсем что ли?

Это был Владик. Слава узнал его голос.

Парни замерли, как по команде. Штаны перестали тянуть.

- Вы ненормальные? Я не буду этого делать, - проговорил Владик. Он часто дышал.

Мальчики, будто испугавшись его реакции, заговорили наперебой:

- Да мы ничего такого…

- Мы просто штаны снять хотели…

- А зачем с человека штаны снимать? Совсем больные что ли?

Слава приподнялся на локтях, и увидел, как необычное, тонкое лицо Владика исказил плач, и он судорожно начал повторять:

- Больные!.. Больные… Я с вами больше никогда общаться не буду! – он вскочил и крикнул: - Если не разойдётесь, я директора позову!

И Владик ушёл, сопровождаемый полным безмолвием.

Слава много раз прокручивал этот эпизод в воспоминаниях, постоянно задаваясь вопросом: а зачем? Зачем они хотели снять с него штаны?

В двенадцать лет это было непонятно. Тогда его напугало ощущение неподконтрольности собственного тела: оказывается, кто-то другой может вторгнуться в его границы, сломать их, растоптать, а самого Славу скрутить и сделать с ним всё, что пожелает, а он даже не сможет этому противостоять. Останется надеяться только на какого-нибудь Владика, который опомнится и всех остановит, но в каждой ли из таких ситуаций бывают Владики?..

Когда Слава повзрослел, он понял, что снятие штанов приравнивалось в головах детей к унижению. Они хотели его унизить. Это было новым открытием: странно, как дети тонко чувствуют, что унижение связано с телом, с его уязвимостью, с нарушением границ. Они сами не понимали, что делали, но действовали наверняка. Может, это что-то инстинктивное в людях?

- Я тогда решил, что больше никогда и никому не позволю так с собой поступать, - проговорил Слава. – Со своим телом. И нашёл джиу-джитсу.

- Красная черта… - задумчиво произнес Крис.

- Да, красная черта.

Вздохнув, Крис заметил:

- Даже удивительно, как в людях навсегда отпечатываются отголоски первой любви. Особенно если она была несчастливой.

Славу зацепили его слова. Он почувствовал себя не в своей тарелке и поерзал в кресле:

- Да. Наверное.

Обычно, уходя от Криса, он много думал о себе: о детстве, о юности, о Льве, об их отношениях, обо всём, что было так или не так. Но в тот день слова Криса впервые выбили его из своей колеи на соседнюю: он задумался о другом человеке.

Вернувшись домой, Слава застал младшего сына в гостиной за просмотром челленджей на ютубе.

Ваню выписали на прошлой неделе. Он избегал своё любимое пианино, зато много играл в компьютер и мало разговаривал с окружающими. Нейропсихолог убеждал, что это нормально: «Ему понадобится время, чтобы осознать свою травму».

Слава опустился рядом с сыном на диван, сделал потише, игнорируя Ванины протесты, и попросил:

- Можешь рассказать мне про девочку, которую любишь?

Почти 15 лет. Лев [41]

Он грамотно размазал свои запои по всей неделе: с понедельника по четверг, а также в воскресенье, разрешил себе пить чуть-чуть, перед сном, а в пятницу и субботу – сколько угодно. Угодно ему было, как правило, много.

Тахиру, с которым он виделся в выходные, доставалось лицезреть двух разных Львов: в субботу – пьяного, в воскресенье – трезвого. По субботам Тахир нравился Льву, по воскресеньям Лев нравился Тахиру.

Языковой барьер между ними стирался, особенно в те дни, когда напивались оба. После секса Лев лежал на кровати, пристроив голову на плече Тахира (и никогда – на груди, потому что она волосатая, не как у Славы) и говорил на русском, а Тахир отвечал ему на английском, и всегда получалось очень складно.

- Я себя ненавижу, - говорил Лев. – Наверное, поэтому я не могу это пережить. Я не люблю себя. А Слава любил. Только Слава любил, поэтому я за него цепляюсь. Ведь если нет Славы, значит, меня вообще никто не любит.

- Your kids love you, Lev, - отвечал Тахир, перебирая пальцами его волосы.

- Они не знают, кого они любят. Какой-то образ, вместо меня. А Слава любил меня. И это было удивительно, ведь сам я себя не выношу. Меня от себя тошнит.

Лев никогда не рассказывал свою историю Тахиру: тот улавливал содержание его жизни по пьяным откровениям, и, уже к десятой встрече, иранец смог сложить полную картину произошедшего.

Он наклонился к светлым волосам, коснулся их губами и прошептал:

- I love you.

Льва от этого затошнило, он отвернулся.

- Фу, что за пошлятина?

- It’s true.

- Не «тру», - передразнил Лев. – Ты меня тоже не знаешь.

Он поднялся с постели, подошёл к окну, где на подоконнике стояли стаканы с виски и колой, взял один из них в руку, сделал несколько глотков сразу. За его спиной Тахир, прошелестев одеялами и простынею, тоже встал на ноги. Подойдя ко Льву, он осторожно обхватил его торс руками – так, что левая лежала на грудной клетке, а правая на животе – и, чуть наклонившись, прислонился колючей щекой к спине между лопатками. Лев замер, опустив взгляд на его руки – такие же, как у Славы. И щетина кололась также, как у него. Казалось, они в самом деле стояли так сотни раз.

Чужой, скрипучий, не Славин голос сказал на ухо:

- You are a wonderful man…

Иллюзия лопнула, как мыльный пузырь. Лев с раздражением отстранился.

- Тебе пора домой.

На часах было девять, когда Тахир ушёл. Ещё час Льву понадобился, чтобы принять душ и привести себя в чувства. Когда он заглянул в телефон, оставленный на беззвучном, обнаружил девять пропущенных от Вани и два – от Мики. Первая мысль была: «Что-то со Славой» и он тут же перезвонил.

Говорили без видео, Лев побоялся ещё больше встревожить детей своим потрепанным видом. Не до конца протрезвевший, он пытался сохранять спокойный тон: когда Ваня ответил в трубке: «Алё, папа», Лев сначала с нежностью умилился, а потом сразу затревожился и спросил: - Всё в порядке?

- Ты не отвечаешь! – с претензией высказал Ваня.

- А чего звоните? Что-то случилось?

Ваня недоуменно ответил:

- Мы же договаривались!

Лев зажмурился (белки глаз при этом надрывно заболели) и попытался вспомнить: договаривались? О чём?

- Мы договаривались, что позвоним тебе утром, чтобы не звонить ночью!

Он отнял трубку от уха, посмотрел на время и логично рассудил:

- Сейчас не утро.

- Нашим