«передергивает» он. Объект его первых фантазий сидел по правую руку.

Тогда он стал понимать, что к чему: другие мальчики передергивают на девочек, которые им нравятся, или на всяких женщин с плакатов, с которыми они, видимо, хотели бы встречаться. И если у него нет ни одной кандидатки на эту роль, а есть только Максим, образы которого, запечатленные в памяти в раздевалках и на пляжах, он постоянно возвращает в свои мысли и тянется при этом к паху – это всё очень нехорошо. Он слышал о таком раньше, он слышал, что это болезнь, какое-то психическое расстройство и так быть не должно.

Об этом нельзя было рассказывать маме. И даже Юле! Что они подумали бы о нём? Они ведь считали его хорошим мальчиком…

Славик по-всякому думал, как ему с собой поступить. Сначала решил, что ни одна живая душа об этом никогда не узнает: он похоронит этот секрет вместе с собой! Будет жить один, без никого, так и умрёт, но никому не расскажет, что он такой.

Но это было на эмоциях. А когда чуть успокоился, рассудил: таких ведь много, иначе он об этом ничего бы и не знал. А раз есть даже специальные слова для таких, значит, он не одинок. Может, когда он вырастет, он сможет найти ещё одного такого, и они полюбят друг друга, и будут пробовать друг с другом всякие ужасные вещи из его фантазий – стыдно, конечно, но очень интересно…

И тогда он задумался: может ли Максим быть таким? Ну да, точно! А разве он не странный? Это он первым начал держаться за руки со Славой! Перед всеми такой крутой, а с ним смотрит в пол, разговаривает в полголоса и доверяет свои секреты.

Эти размышления и подтолкнули его написать записку с признанием, которую, легкомысленно брошенную среди тетрадей, нашла Юля. Она тогда, наверное, подумала, что спасёт его от ошибки, потому что… потому что она его отговорила.

Подошла к нему, когда он сидел на кухонном подоконнике и ел картошку со сковородки, и положила эту записку перед ним. У Славика всё похолодело внутри, картошка на полпути застряла в горле и ни туда, ни сюда. Он закашлялся.

А Юля смотрела на него, будто ждала чего-то.

Славик понял, что надо отпираться, отставил сковородку на плиту и сказал:

- Мне кто-то подбросил, не знаю, кто, кто-то перепутал, наверное!..

Юля ответила спокойно:

- Это ты написал. Твой почерк.

Славик растерянно забегал глазами: это конец. Ну вот. Сейчас она скажет: «А я думала, что ты хороший, а ты…»

- Ему не показывал? – спросила Юля.

Слава просипел:

- Нет.

- И не показывай. Они тебя заклюют.

Славик, часто заморгав, отвёл взгляд. Юля просительно протянула:

- Ну нет, пожалуйста, не плачь… - она подошла к брату и обняла его. – Успокойся. И ничего себе не надумывай.

- Что не надумывать? – пробубнил он из-за её плеча.

- Что с тобой что-то не так. Ну, любишь ты его и люби. Значит, так надо. Только ему не говори. Хорошо?

Он всхлипнул и кивнул. Записку выкинул и, как Юля и говорила, не стал признаваться. Но сделал кое-что хуже, чем признание. Гораздо хуже.

Это случилось через несколько дней, дома у Максима, когда они были только вдвоём. На дворе стояли майские праздники, остальные ребята разъехались по бабушкам и дедушкам копать на дачах картошку, а у Максима и Славы не было ни бабушек, ни дедушек, зато была денди и пачка порно-журналов Артёма, старшего брата Макса. Слава, когда её увидел, сразу почувствовал: случится либо что-то очень хорошее, либо очень плохое.

Сначала всё было прилично: они поиграли в денди, попили колу и посмотрели «Мумию». Потом Максим спросил:

- Хочешь посмотреть журналы?

Славик сказал, что хочет. В них ведь и мужчины встречались.

Они сели на пол с этой кипой эротики и начали листать один за другим. Слава почти не смотрел на картинки, даже на мужчин не смотрел, а наблюдал за Максимом и наливающимся румянцем на его щеках.

Оторвавшись от журнала, Макс спросил:

- А ты знаешь, что если отсидеть руку, чтобы она прям онемела, а потом начать дрочить, то будет эффект, как будто рука чужая?

- Не знаю.

- Теперь знаешь, - хмыкнул Максим и снова посмотрел в журнал.

Потом Слава пожалеет обо всём, что произошло с этого момента. От перевозбуждения он начал говорить совсем не те, неправильные вещи.

- Можно использовать настоящую чужую руку, - подсказал он.

- В смысле?

- Попросить кого-нибудь. Это же… ничего не значит. Это просто… просто так.

Он боялся, что Максим поймёт, к чему он клонит, и боялся, что не поймёт.

Максим просто сказал:

- Ну да…

Слава, сглотнув, спросил прямо:

- Хочешь так попробовать? Моей рукой.

Он решил, что переведет это в шутку. Если Максим взбрыкнется и закричит: «Ты что, ахренел?!», Слава тоже закричит: «Я пошутил, ты че дурак?!».

Но Максим ответил, приглушив голос:

- Давай.

У Славы от страха и счастья заходилось сердце. Они придвинулись ближе друг к другу, и он протянул руку к резинке спортивных штанов Максима, не веря, что это действительно происходит. Он нашёл такого же и не пришлось ждать тысячу лет…

Всё, что Слава успел сделать: протолкнуть руку в его штаны и коснуться трусов. Больше ничего. Потому что когда открылась дверь и на пороге комнаты показался старший брат, Максим оттолкнул Славу и закричал:

- Что ты делаешь, педик!

Артёму было восемнадцать лет, и он вот-вот собирался уйти в армию. Стена над его кроватью была обклеена голыми девушками и символикой Третьего Рейха. Это всё, что о нём следует знать.

- Вы чё тут делаете? – процедил он, переводя взгляд с одного напуганного пацана на другого.

- Артём, это он! – тут же заголосил Максим. – Я этого не хотел! Это он! Он ко мне полез! Он педик!

Дальнейшее ему вспоминалось очень разорванно. Мама Максима позвонила его маме и сказала, чтобы та забрала "своего сыночку" домой. Он ждал её на кухне, один, изолированный от Максима. А когда мама пришла, тётя Поля нашептала ей вполголоса, что произошло, и выставила Славу крайним.

Оказалось, Слава не только без разрешения залез в штаны к Максиму, но и придумал смотреть журналы, потому что Слава хотел спровоцировать несчастного мальчика на «непотребства». Всё это подкреплялось исключительно словами Максима и: «Когда мой старший сын зашёл в комнату, именно Слава