Кариб (он пока различал себя, как личность, пусть и не владеющую собственным телом) слышал мысли Спящего, ощущал его голод и злобу. Он попытался оградиться от всего, кроме собственных воспоминаний.

«Элая, Элая, Элая… только ты и я…»

Тварь встревожилась. Бешеный поток чуждых желаний и непонятных слов замедлился, притих. Кариб красочно и до боли чётко вспомнил молодое тело Элаи, её белые пальцы на его тёмной коже, словно мазки света. Воскресил тот миг, когда горизонт провернулся, сминая небо, облака, весь мир… когда он растворился в ней, на секунду перестав существовать. Её крик. Собственный стон.

Спящий зарычал. Кариб уловил волны звериной обеспокоенности, понял, что уже не тесним чужим сознанием, а движется вперёд, расширяя поток образов и слов, топя волю демона. Он мысленно закрыл глаза, отрешился от этих изменений. Нельзя ликовать, нельзя поверить, что можешь выиграть, нельзя думать о сущности, частью которой он стал. Надо оставаться самим собой, своим прошлым, свободной рекой.

Он снова и снова целовал кроваво-красные губы, окунался в пахнущие васильками волосы… снова жил.

А когда понял, что снова владеет своим телом — пусть и с трудом, словно продвигается под водой — обратился к бьющемуся внутри демону. К пытающемуся вырваться, вернуть контроль духу Спящего.

«Я только сейчас понял. Я спал эти пять лет. Не только ты, тварь. Спал и я. Ты не покидал меня, шевелясь во мне всё это время. Помимо шрамов и страха, ты подарил мне ночь. Черноту мыслей. Я думал о тебе постоянно. Я хотел убить тебя, несмотря на страх, непонимание и бессилие. Жаждал уничтожить тебя, хоть и не знал как. Я и сейчас не знаю, но почему бы не попробовать, а, дьявольское отродье? Уже не страшно: я спал, но все-таки проснулся. Пусть и на несколько мгновений. Я не знаю, что такое любовь, но испытал полёт и был счастлив. Я жил. Я любил. Я принадлежал не только себе…. Бери меня за руку — нам предстоят разные сны. И пусть они продлятся вечность».

Он сорвал с цепочки чёрную сферу, не обращая внимания на бугристые волосатые руки и жёлтые когти. Лишь боялся уронить сосуд.

Спящий предпринял отчаянную попытку вырваться из плена. Чёрные потоки ярости и тошнотворных образов обволокли сознание Кариба, попытались задушить.

«Элая, уедем… вдвоём, милая… Я — твой…»

Он медленно, невероятными усилиями удерживая контроль над плотью, поднёс лапу к лицу и кинул шарик в пасть. Раскусил.

Рвущий перепонки крик Спящего оглушил его. Чуть не сорвавшись в беспамятство, он тоже мысленно закричал. Жидкость обожгла горло, огненной волной хлынула в пищевод. Она выжигала органы, расплавленным свинцом растворяла в себе ткани и кровь. Колдовской огонь поедал не только тело — испепелял душу.

«Гори! Гори! Гори, тварь! Пусть придёт огонь! Это тело станет твоей могилой! Гори!»

Кариб кричал, заглушая слабеющий рёв демона, до последнего не выпуская древний дух из ментальной хватки, загоняя тёмное нечто в подвалы собственного сознания.

Кариб опустил веки и увидел Элаю. На её голове был венок из полевых цветов, она улыбалась…

Наступило утро.

Рыдающую девушку оттащили от обезображенного тела.

— Он не просто лишился кожи, — сказал солтыс. — Он словно сгорел изнутри.

Элая тяжело опустилась на колени, полы юбки разметались по кирпичному бою и пыли. Кариб был мёртв. Она положила лицо в перепачканные кровью и сажей ладони, содрогнулась всем телом.

— Как думаешь, им удалось убить демона? — донеслось издалека.

— Им удалось убить себя… это всё, что я вижу.

Элая подняла голову, крылья воронов закручивали в чёрные спирали испражнения догорающих костров. Она обхватила руками живот, стала медленно раскачиваться. Подошедший солтыс аккуратно положил рядом с ней меч с тонким клинком, который был старательно вытерт.

Кариб был мёртв. Но внутри девушки спала новая жизнь; когда-нибудь малыш или малышка коснётся пухленькими пальчиками обтянутой акульей кожей рукояти и впервые услышит о своём отце. И в этой истории обязательно будет кристально чистый ручей, ласкающий усеянное камнями русло, величавый клён и радостный щебет маленьких божьих созданий.

Небо над разрушенной крепостью наводнил крик птиц.

— — —

Как будто гомон этих птиц и стал причиной моего пробуждения. Я разлепил веки, очнувшись от очередного гнусного наваждения. Ободранные до мяса тела, рвущаяся в агонии плоть, тлеющая кожа, перебитые кости… я тряхнул головой и решил разложить происходящее вокруг по полочкам.

Начать следовало с рядовых, Ганса и Роберта.

Я обошёл форт минут за десять — ничего, ровным счетом ничего здесь не изменилось, и даже следов не прибавилось. Зато стальной шар, зависший в зените, достиг устрашающих размеров, примерно с четыре Луны. Странное зрелище.

Не найдя рядовых в Сиди-бель-Аббесе, я решил проведать их капсулу. К счастью, она воткнулась в песок намного ближе моей. Я закрепил на голове чёрную тряпку, ту, что была закопана вместе с плеером, и отправился к торчащей из бархана обугленной полусфере.

Это оказалась не капсула. Из песка выступала крохотная часть огромного космического корабля, зарытого глубоко в песок. То, что я принял за капсулу, стоя на полуразрушенной стене форта, — было лишь входом в шлюзовой отсек.

Хмель с меня сдуло вместе с песком и бактериями в превосходно функционирующем стерилизаторе, это последний отсек перед входной перегородкой. Голова разболелась от различных версий произошедшего, но ни одна даже близко не подошла к реальности.

Что стало с кораблём, я узнал, прочитав дневник одного из членов команды…

Миссия «Гагарина»

А. Жарков

«Вы будете лететь всё время от Земли. Всё время от Земли. Но вы вернётесь. И если вы вернётесь…»

Алан вздрогнул, cел и прижал к лицу ладони. «Вернётесь».

— Чёрт, — выдохнул еле слышно.

— Не спится? — отозвался голос из темноты.

— Нет, — ответил Алан и придвинул ноутбук.

Щурясь на яркий экран, запустил дневник. «День четвёртый». Пальцы плохо слушались, глаза не привыкли. «А что писать? Что же?» Случилось бы хоть что-нибудь, он бы написал. Но ничего не случилось. Совсем. Он перечитал предыдущие записи. Вчера уронил стакан. Сегодня даже этого не произошло. Задумался. Вышел из-за стола и подошёл к чайнику. Взял и бросил на пол стакан. «Ну вот, — подумал, — сегодня снова уронил стакан». Вернулся к ноутбуку и записал: «Сегодня разбился ещё один стакан. Но то же самое уже было вчера». Вернулся к чайнику. Задумчиво посмотрел на оставшиеся два стакана. «Если я разобью ещё один, нам будет неудобно пить чай», — перевёл взгляд в темноту, которая скрывала его попутчика. «А если я ничего не напишу, тогда и этот день будет таким же, как вчерашний».

Алан сел перед ноутбуком и уставился на белый, пустой экран с дневником. Мигал курсор. Неожиданно экран погас, дёрнул мышку, изображение вернулось. «Всего четвёртый день, а я уже раскис, как тряпка», — подумал он и закрыл ноутбук. Откинулся на диване. Зажмурился.

«А если мы не вернёмся? Новые двигатели. Очень быстрые двигатели. Ни у кого таких нет. А если мы не вернёмся? А если…»

Грохот в темноте вернул Алана в реальность.

— Что такое? — вскрикнул он и быстро сел на диван.

— Это я, всё пучком, — хриплым голосом отозвалась темнота.

— Чёрт, — выдохнул Алан. «Надо взять себя в руки, сколько можно спать?» Он потёр глаза, размял кисти — интенсивно покрутил в разные стороны — и снова развалился на диване. От непрерывного сна голова налилась тягучим свинцом, но вернуть ей прежнюю свежесть оказалось сложнее, чем отвязаться от ватной дрёмы. Не сон, не явь — сумбурное смешение образов прошлого и уродливых фантазий сна.

* * *

Брайан снял шлем, перчатки и встал из-за стола. Голова кружилась и слегка подташнивало. Если бы не голод, он выходил бы из игры только ради туалета. Хотя, если бы не ел, ему и этого не пришлось бы делать. Пошатываясь, с трудом удерживая равновесие, он проник на кухню. Ноги слушались плохо, рука промахнулась по выключателю. В компьютерной игре он мог прыгать на десятки