– Ешь, Левчук, потом ты свободен.

– Их помощница просила благодарить вас за шоколад – смеялась, что вы словно угадали ее вкусы, – болтал Левчук, стремительно поглощая борщ.

Ларионов промолчал и отвернулся. Ему ли было не знать…

После обеда Ларионов распрощался с Левчуком. Тот что-то хотел сказать, но смутился, и Ларионов заметил, что его глаза заблестели от проступивших слез.

– Прощай, Левчук, – сказал Ларионов, крепко пожимая сержанту руку.

– Прощайте, товарищ майор! – Левчук вспыхнул. – Вы только не подумайте плохого обо мне. Я так рад, что мы встретились!

Ларионов усмехнулся и махнул ему на прощание рукой.

По дороге домой к Тумановым на Садовую-Черногрязскую Ларионов еще раз зашел в гастроном и купил кое-какие гостинцы Туманову и его супруге, а заодно снова заглянул в ЦУМ, чтобы докупить что-нибудь приятное в лагпункт и отоварить список Алины Аркадьевны. Потом побродил по книжному магазину, выбирая необходимое для библиотеки.

На душе его вдруг стало так радостно, когда он делал эти покупки, думая о Вере. Ему так хотелось заботиться о ней, и эти хлопоты приносили удовольствие. Он мечтал водить ее по магазинам, смотреть, как она примеряет платья, крутится перед зеркалом. Он так хотел ее близости и тепла, что бесконечно рисовал всякие счастливые сцены в воображении, понимая, что должен мириться с тем, что это лишь его фантазии. И все же они были приятны и приносили ему счастье, по которому он томился. Ларионов не хотел думать, что зря все это накупает, так как риск не вернуться в лагпункт по-прежнему оставался. Напротив, он хотел накупить как можно больше подарков, потому что именно эти действия словно поддерживали его надежду на возвращение и наполняли его сердце жизнью.

Он вернулся к Тумановым под вечер. Сам Туманов пришел совсем поздно. Ларионов встретил его с некоторой тревогой в душе. Туманов сказал, что день прошел праздно, но что в выходные Берия приказал им ехать на рыбалку на Оку [56].

– Когда же я смогу вернуться? – спросил Ларионов, не в силах скрыть разочарование.

Туманов вздохнул и поднял с преодолением на Ларионова глаза с набрякшими веками.

– Брат, кто же это может теперь знать. Пока начальство не решит.

Ларионов нахмурился. Он чувствовал, что Берия настроен выжать из него все соки. Тревога его была связана только с Верой. Он мучительно хотел увидеть ее и позаботиться о ней до того, как его переведут из лагеря. Его волновала и раздражала непредсказуемость ситуации, но он знал, что Туманов прав: необходимо проявить терпение, чтобы вынуть голову целой из пасти левиафана.

Ларионову казалось, что не было более напряженного и одновременно неприятного времени, чем то, что он теперь проводил в Москве. Ему становилось немного легче оттого, что он жил в доме Туманова, где Зинаида Михайловна разряжала атмосферу своими бесконечными, но непринужденными и дружелюбными разговорами. Но каждую ночь, возвращаясь с очередного заседания с едой и питьем, Ларионов ложился в постель с единственной мыслью: увидать Веру. Тоскуя по ней, он доходил до абсурдных фантазий, представляя ее рядом. Он испытывал стыд за эти грезы, но не мог противиться своей природе.

Прошло уже десять дней с момента его приезда в Москву и почти три недели с момента отъезда из лагпункта. Ларионов чувствовал себя заложником. Эта ситуация была тем более нелепа именно потому, что он мог в любой момент уехать, так как официально его никто в Москве не задерживал, но не мог сделать этого потому, что Берия не простил бы ему такого самоуправства. Туманов настаивал просто ждать.

Глава 17

Вера измучилась долгим отсутствием Ларионова, а главное, нахождением в неведении относительно его положения в Москве, и все еще старалась скрывать от друзей свои переживания. Она не отказывалась от обычных дел и как прежде, при Ларионове, занималась уроками и выполняла всякую черную работу в лагпункте по наряду, выдаваемому каждое утро. Но если в первые десять дней его отсутствия она всеми силами подавляла волнение, уговаривая себя, что Ларионов только добрался до Москвы и нечего переживать раньше времени, то спустя почти месяц с момента его отъезда ее страдания становились все менее беспочвенными. Она совсем мало ела, мало спала и непрерывно занимала себя делом.

Инесса Павловна, Полька и Клавка, теперь ее самые близкие подруги, пытались непринужденно втягивать ее в общие разговоры, но Вера участвовала в них отрешенно, бесконечно думая о судьбе Ларионова. Тем временем и Грязлов, и Паздеев казались невозмутимыми, и в Вере теплилась надежда, что Ларионов вернется или по крайней мере что с ним не случилось несчастья.

Грязлов следил за всеми, как крыса из норы, но не предпринимал никаких необычных действий. Его садизм был уже давно привычен заключенным, и никто не удивился, когда однажды в выходной день он заставил их петь пять часов подряд гимн на плацу под дождем. Некоторые женщины теряли сознание, их оттаскивали в бараки. Грязлов провоцировал заключенных, но на этот раз никто не посмел напасть на охру – память о кровопролитии зимой была свежа. Благо было лето, и сносить издевательства Грязлова все же было физически легче, невзирая на жару и комаров.

Как-то после рабочего дня Веру искали по лагпункту, но нигде в обычных местах ее не было. Губина, узнав об исчезновении Александровой, мрачно рыскала по лагерю, стараясь понять, что делать, но к Грязлову не шла, неосознанно остерегаясь его так же, как и зэки. Губина по регламенту обладала в лагпункте независимыми полномочиями, как начальник третьего отдела [57]. По тому же регламенту даже Ларионов обязан был согласовывать с ней определенные решения. На деле Губина сторонилась Грязлова и не искала с ним лишних стычек.

Она вернулась в классную комнату и принялась рыться в бумагах на учительском столе, пытаясь найти какие-то знаки. В углу, за партами, она вдруг увидела съежившуюся фигуру Веры. Губина вскрикнула от неожиданности и в сердцах сплюнула.

Вера сидела на полу, поджав колени, и смотрела в одну точку. Она немного дрожала и была бледна. Губина приблизилась к ней и растерялась. Она в нерешительности стояла, широко расставив ноги с крупными лодыжками.

– Александрова, – промолвила она нервно. – Ты чего тут сидишь? Тебя охра уже по всему лагерю ищет. Поверка скоро – марш в барак!

Вера беспомощно посмотрела на Губину, и дрожь ее усилилась. Губина подсела к ней и затеребила ее за плечи.

– Ты чего?! Плохо тебе, что ли? Вот черт-те что!

Губина озиралась, словно ища подмоги.

– Александрова! – не выдержала она. – Ты