И это не единичный пример.

Почти любой прорыв знаний можно поставить под вопрос и отменить, потому что большинству это не понравилось бы.

Это связано с асимметрией, как только появляется новый пирог, от него откусывают не все. А многие еще и теряют заначку в виде старых сухарей. Психологически боль потери по модулю всегда сильнее, чем радость выигрыша. Если заранее не понятно, где я, то унесите пирог обратно. Деды на сухарях жили, и мы проживем.

Если смотреть шире, большинству не понравилась бы эволюция в целом.

Если я пока непонятно кто, то естественный отбор – это то, где меня, скорее всего, не выберут. Отмените это, пожалуйста. Вечная стагнация – предел, к которому стремиться модель.

Стагнация означает, что совокупное счастье как базовый параметр оптимизации пролонгированной системы – пошло к чертям. Численность популяции, сложность психики, инструментальная мощь – все это выброшено как цели, если выброшена эволюция. Чтобы завтра здесь жили сложные существа, чтобы их было много, чтобы они жили долго и счастливо – сегодняшним существам должно быть иногда неприятно, а некоторым должно быть смертельно. А если важнее всего счастье неандертальцев, планета обойдется без кроманьонцев. Мы достаточно в себе уверены, чтобы хотеть быть последними людьми на земле?

Это глобальная картинка, но то же самое будет и на локальной. С победой социалистической аксиологии неизбежно должно замедляться развитие. Оно слишком жестко, слишком похоже на конкуренцию и отбор, чтобы отвечать текущей выгоде большинства. В моменте большинство, скорее всего, обрадуется, если изъять ресурсы у тех, кто смог их аккумулировать, и пустить на общее потребление. Сначала будет карнавал, равенство, братство, а потом начнутся проблемы. Через десять лет карнавала будет меньше, чем было до начало эксперимента. Через сто лет, если линию проводить упорно, потомки социалистов окажутся в существенно худшем мире, чем могли бы оказаться. При этом в каждый отдельный момент – решения принимались бы либо к прямой выгоде, либо к ощущению выгоды у большинства. Прижать спекулянтов, усилить надзор и прочее, что оно так любит. Чем-то это напоминало бы наркоманию: занять кайф у будущего под процент. Давайте не обольщаться, социализм – это наркота. По крайней мере в аксиологическом смысле.

Допустим, договорились: равенство – это не справедливость. Можно даже слитно: равенство – это несправедливость. А справедливость это соответствие, но здесь надо уточнять. Чему именно соответствие? При разных правилах социальных игр у нас будут разные чемпионы.

Самый простой вариант: справедливость – это распределение ресурсов и благ в соответствии с правилами, максимизирующими общий выигрыш.

Бери сколько угодно, если правила не нарушены, – все твое по справедливости. То есть нам важно не сколько у тебя популярности или денег, а с помощью каких процедур это получено.

Умеренный левак обычно смотрит содержательно (неумеренный – убежден, что лучшее деление поровну, но пусть он останется в скобках). «Вот этот имеет большие заслуги перед обществом, ему причитается миллион, а вот этому – многовато будет», – он говорит так, как будто у него в руках есть прибор для измерения заслуг. Поднес к фигуранту, и высветились циферки на табло: «Заслуженный человек на 64,5 балла. Ого, да это машина с мигалкой и две дачи!» Поднес к другому: «Так, всего 13,2 балла. Не многовато ли товарищу жилплощади?» Вместо заслугометра используются, в лучшем случае, произвольные догадки о пользе обществу, в худшем – личная симпатия и антипатия, еще хуже – личная корысть (в таком мире, если хочешь что-то присвоить, всегда легко обосновать почему). Обычно сторонники подхода не могут договориться даже между собой. Достаточно ли важен гандбол, чтобы гандболистам давать квартиры? Или сначала все-таки метателям копий? Или многодетным? Или… Сторонник формального подхода (к коим мы относим себя) смотрит на это с болью (если у него плохое настроение) или со смехом (если настроение хорошее).

Мы никогда не стали бы сравнивать гандболиста, металлурга и блогера. Мы считаем, у нас нет волшебного прибора, но хватает честности и ума признаться в его отсутствии. И мы не будем его изобретать. Мы будем изобретать правила, максимизирующие некий совокупный Икс. А также, возможно, Игрек и Зет. Как только появляются правила, мяч в игре, и мы не более чем арбитры – смотрим, правильно ли ведут себя игроки с мячиком и друг с другом. Мы не считаем за них очки. Очки они получают сами, делая что-то с мячиком. Арбитр может что-то не засчитать, удалить с поля, но недокинуть очков команде синих. Синие, красные и белые разберутся сами.

Касательно пресловутого гандболиста, все просто. Мы не знаем, что ему причитается по справедливости. Но мы знаем, что у каждого ресурса есть собственник в соответствии с неким набор правил. Если собственник считает, что гандболист заслуживает квартиры и может ее подарить – это его дело. Это легальный акт, и все справедливо. С тем же успехом он мог бы подарить спортсмену воздушный шарик или ограничиться воздушным поцелуем. Это тоже по правилам. А еще по правилам меняться, торговаться, оказывать услуги, делать ставки и т. д.

Повторимся, здесь неважно сколько, важно как. А как сводится к тому, насколько действие отвечает правилам, а правила отвечают оптимальному варианту. Если два хода сыграть в один: насколько действие, приведшее к результату, отвечает оптимальному набору правил. При этом текущие законы могут, например, противоречить этому оптимуму. Поэтому законность и справедливость, конечно, не синонимы.

Это подход, пляшущий от утилитарной этики. Можно плясать от деонтологической (хотя мне ближе утилитарная). Тогда параметрами оптимизации правил будут не ожидаемые результаты, а «соответствие ценностям». Так тоже можно. Главное, что с гандболистом все снова будет просто.

Мудрый Большой Комп. – Гастроном как утопия. – Кто вас любит и знает? – Идея большего взрослого. – За себя не против всех.

Второй большой тезис левых о том, что централизация эффективнее, чем независимые агенты. Можно согласиться, что так бывает, но только в ограниченных случаях (война, чрезвычайная ситуация, мобилизация). В XX веке эти исключения из нормальной жизни случались так часто, что стали напоминать правило. Но правило иное: с большинством задач в нормальных условиях независимые агенты справятся лучше.

Для затравки расскажем две анекдотичные истории. Точнее, историю и факт.

Я начинал работать в газетах еще в XX веке. Интернет уже был, но где-то в мире, не здесь. А здесь живые читатели еще писали бумажные письма и, если накипело совсем, живьем приходили в редакцию. Главных городских сумасшедших давно знали, стоило такому появиться в коридоре редакции, как двери кабинетов запирались изнутри: никто не хотел слушать два часа, как все устроено на самом деле. Но новенький имел неплохие шансы прорваться. И как-то на пороге моего кабинета (наверное, это бедлам 90-х годов: 20-летнему парню дали отдельный кабинет) возник читатель с тетрадочкой. Там было много пунктов, как сделать всем хорошо и никому плохо. В частности, был такой: надо изобрести Самый Мощный Компьютер (читатель знал, что компьютеры существуют, но полагал, что им не хватает мощности), загрузить в него все данные и спросить, что делать? Дальше просто жить по инструкциям.