Откуда-то повеяло прохладой, остудило его тело, разгоряченное, потное лицо, и Эван понял, что он уже у себя в квартире, стоит у открытого холодильника.

Из ящика для фруктов он вынул упаковку физраствора, а на полке для масла взял пузырек эпогена, чуть не уронив его. С трудом передвигая ноги, Эван добрался до ванной, поскальзываясь на бетонном полу коридора. Носок в ботинке уже полностью пропитался кровью.

Распахнув шкафчик над умывальником, Эван достал аптечку. Магнитные застежки на рубашке, замаскированные под обычные пуговицы, легко разошлись от его слабого движения. Хоть какое-то преимущество. Намочив губку, Эван вытер живот и наконец-то сумел рассмотреть рану.

Лезвие вспороло ему живот в двух дюймах слева от пупка, чуть ниже грудной клетки. Оно взрезало верхнюю надчревную артерию, проходившую прямо перед брюшной стенкой, но, похоже, та осталась невредимой. Еще сантиметр-два – и рана была бы смертельной, нож проткнул бы желудок, кишечник или диафрагму. Из артерии толчками выходила кровь.

Стараясь не думать о том, что сейчас случится, Эван достал из аптечки шовный набор и подготовил иголку. Мгновение одного вдоха. Мгновение одного вдоха. Мгновение одного вдоха.

Он все шел и шел по дороге пытки, потеряв счет времени. Нервные клетки передавали электрические импульсы. Пот щекотал скулы. Кончики пальцев пульсировали, подобно слизню из «Звездных войн».

А потом все закончилось – или уже прошло какое-то время после того, как все закончилось? На животе протянулся уродливый шов. Каким-то образом Эвану удалось наложить швы на стенку артерии, а потом зашить рану.

Некоторое время он просто дышал, отдыхая, но затем в голове у него опять помутилось. Однако отключаться было нельзя. Одной рукой Эван умудрился ввести себе в вену на сгибе локтя физиологический раствор: нужно было восстановить жидкость в кровеносной системе, чтобы начался процесс регенерации крови. Затем он взял шприц, набрал дозу эпогена из пузырька и, воткнув иглу себе в бедро, нажал на поршень. Инъекция была болезненной, но эпоген, препарат для лечения анемии, стимулировал работу костного мозга, чтобы тот вырабатывал больше эритроцитов, а Эвану это было сейчас необходимо, учитывая то, сколько крови он пролил на пол в том здании, на коврик в машине, на стены Касл-Хайтса.

Эван тоскливо покосился на потайную дверцу в душе, но он понимал, что не сможет добраться до «хранилища», чтобы стереть записи с камер наблюдения. А если бы и добрался, он был не в состоянии вытереть кровь на парковке, в коридоре, в лифте.

Алый след вел прямиком к его двери, и Эван ничегошеньки не мог с этим поделать. Придется сжечь квартиру в Касл-Хайтсе, покинуть это место, как покидал он убежища и прежде.

При мысли об этом в груди у Эвана болезненно кольнуло, но боль была не физической, она гнездилась глубже, разила в самое сердце. Он не мог убраться отсюда, не мог уехать. Эван оказался в непривычной ситуации – теперь ему оставалось полагаться исключительно на волю случая. Он был бессилен помочь себе сам.

Кое-как Эван забрался на кровать. Последнее усилие – и он перевесил пакет с физраствором на лампу. И только потом провалился в черное забытье.

В окно льется холодный, блеклый свет утреннего солнца. Эван едет на переднем сиденье темного седана. Он совсем еще мальчишка. Сегодня его ждет новая тренировка с Джеком. Как всегда, это сюрприз. Эван уже привык к стрессу и постоянным выбросам адреналина, он научился не тревожиться перед такими поездками. Какой смысл волноваться и думать, что случится сегодня? Может быть, через двадцать минут ему предстоит прыгать с моста на тросе (это весело), тренировать умение задерживать дыхание под водой (ему свяжут руки и ноги и бросят в холодную воду, вот это совсем не весело) или быть накачанным сывороткой правды (сбивает с толку, но неэффективно).

Мимо проезжает «вольво», и, как его и учили, Эван подмечает мельчайшие детали своего окружения. На заднем сиденье автомобиля трое детей, они ссорятся, возятся с книжкой-раскраской, прижимаются носами к окнам. Вскоре «вольво» отстает.

Эван с Джеком проезжают мимо начальной школы. Родители высаживают из машин своих малышей – с ранцами, пакетами, в которых лежат бутерброды, яркими термосами. Школьники носятся туда-сюда, весело играют, непрерывно галдят.

Эван думает: «О чем же они говорят?»

После тренировки (пришлось иметь дело со слезоточивым газом, совсем не весело) они с Джеком возвращаются домой. Глаза до сих пор болят. Эван набирает охапку дров в поленнице рядом с домом. Шершавая кора царапает ему руки. До него не доносится ни звука, но стоит ему обернуться – и перед ним уже стоит Джек, в джинсах и фланелевой рубашке с аккуратно закатанными рукавами.

– Нам надо поговорить.

Эван откладывает дрова, чешет предплечья.

– Я всегда буду один, да? Совсем один? Всегда? Так будет?

Над штатом Виргиния садится солнце, оно озаряет широкие плечи Джека. Его голова окружена этим свечением, точно нимбом.

– Да, именно так.

– Кто это сказал: «Одна ветка ломается, но связка веток – нет»?

– Эти слова приписывают Текумсе[17]. Но вообще – черт его знает. – Джек внимательно смотрит на Эвана, поджав губы.

Эван уже знал: это движение губ говорит о том, что Джек продумывает дальнейшие действия и выявляет причины, которые привели к теперешней ситуации.

Джек указывает на куст, растущий рядом с домом.

– Набери веток.

Эван так и делает.

Джек наклоняется, развязывает ботинок, вытаскивает шнурок и перевязывает ветки. Затем он достает карманный нож, выкидывает лезвие и обрушивает его на связку. Ветки ломаются ровно посредине. Джек берет отдельную веточку, кладет ее на землю и протягивает нож Эвану.

– Попробуй.

Эван пытается сломать ветку, но она выскальзывает, откатывается от лезвия, остается целой. Удар следует за ударом, но ветка все откатывается, и ему никак не удается в нее попасть. Наконец Эван признает свое поражение:

– Ну ладно. Я понял. Но…

– Продолжай.

– Разве мне не будет одиноко?

– Будет.

Эван пытается найти какую-нибудь мысль, за которую можно ухватиться, вывести мораль из сегодняшней поездки, из увиденного в «вольво» и на школьном дворе, из пережитого в клуба́х слезоточивого газа, обрести надежду, понять прелесть уединения. Он вспоминает о старом добром умнике Заратустре:

– Все, что нас не убивает, делает нас сильнее?