Сосиски перекочевывают на тарелки, Маврикий накрывает на стол, а я поднимаю тарелку с едой и интересуюсь, на чем я ем.

– Влоцлавек, от бабки. Польша!

За окнами соловьи устраивают настоящий концерт, лес живет своей жизнью, коростель где-то еще не спит, стрекочет, мы одни и полны приятного предвкушения. И еще перед нами сосиски, хлеб, помидоры и бутылка.

Вот это жизнь, вот это я понимаю.

Когда тарелки пусты и вылизаны, Маврикий их сразу моет, а я убираю майонез, кетчуп и горчицу в его коробку – на случай голода, ох, вот это да, черт побери, у него там даже пара головок чеснока лежит!

Мы берем бутылку и выходим на крыльцо.

Ночь просто упоительна: холодно, но небо утыкано серебристыми звездочками, острыми, словно льдинки, птицы уже почти не подают голоса, иногда слышен слабый стон, как будто кому-то снится плохой сон и кто-то рядышком его успокаивает, и снова тишина. Мягкая, влажная, великолепная тишина.

Тишина и темнота.

Мы не разговариваем, потому что незачем. Мобильники извещают нас, что телефон посольства Белоруссии +375172882112, и мы выключаем их на хрен, потому что иначе нам тут в роуминге разговоры встанут в копеечку: сеть не может сориентироваться, где граница, а граждане, значит, должны точно знать? А потом будут удивляться, что у тебя визы нет. Да что там визы – у тебя и паспорта-то нет с собой!

Мы сидим себе вот так и смотрим в ночь. Это лучше всего – не надо напрягать глаза, все равно же не видно ничего. Выпиваем еще по рюмашке – и идем спать.

Утром надо встать пораньше, до рассвета, и идти на охоту.

* * *

Просыпаюсь я от тихого звонка будильника, немедленно встаю. В лесу перед рассветом просто сказочно. В дверях крохотной ванной сталкиваюсь с Маврикием.

– Варим кофе и идем, – говорит он. Он, видимо, встал еще до звонка будильника.

Когда я выхожу на крыльцо, туман над лугами начинает подниматься кверху. Маврикий сжимает в руках термометр.

– Влоцлавек. Польское производство. Термометр ручной работы, в футляре из лиственницы, захочешь – не сломаешь. Противоударный. Ртутный. Двенадцать градусов, прохладно, – сообщает он мне тоном спортивного комментатора.

– Хватит, – говорю я, и мы двигаемся.

* * *

Первым животным, которое мы встретили, был красивый лось. Мы стояли на краю леса и услышали за спиной какое-то чмокание, дыхание, сопение – и как по команде повернули головы. Он стоял всего метрах в пятнадцати – двадцати от нас. Посмотрел на нас некоторое время, недолго, я даже не успел камеру к глазам поднести, а потом отвернулся и поскакал в гущу леса. Как же я это люблю! Этот момент, когда вот такой огромный, величественный, мощный зверь смотрит тебе в глаза – или даже пусть не смотрит, а просто занят своими делами, как будто весь мир принадлежит ему одному… это прекрасно!

Вставало солнце, и все вокруг просыпалось, возвращалось к жизни. Мы шли к самой высокой точке в округе, чтобы там остановиться и снимать. На этот раз самой высокой точкой вовсе не была воинская часть – у этого места даже не было названия. С высоты обзор был лучше: можно было увидеть косулю, козла, разнообразных птиц, даже пограничников. Через полчаса мы устроились поудобнее в высокой траве, и Маврикий вынул из рюкзака подпопники и термос.

Подпопники он нам соорудил несколько лет назад. Нашел где-то легкие детские доски для плавания и купил их, как он сам сказал, только потому, что ему понравилась расцветка. Что с ними делать – он не знал, и они валялись у него в ящике дивана. А однажды, когда он возвращался из Венгровской Пущи, где неожиданно резко похолодало, его осенило. Он вынул доску, положил на пол – и оказалось, что она отлично изолирует, легкая и великолепно подходит для того, чтобы счищать снег с придорожных скамеек в случае зимы. С тех пор подпопники, или так называемые сидушки, Маврикий возит всегда с собой, вместе с флагом, но я и понятия не имел, что он их, оказывается, успел с утра упаковать. Ультралегкие, сохраняющие тепло – гениально! Мы сидели – и нам было удобно, а роса не мочила штанов. Маврикий открыл термос «since 1913» и налил кофе. И что за вкус был у этого кофе, о боже!

Мы молчали, оглядывая окрестности в бинокль.

В высоком овраге прямо за нами, откуда вывезли песок, теперь расположился птичий рай. Сотни стрижей проделали там отверстия в стенках и устроили гнездышки.

Я смотрел в бинокль и не мог оторвать глаз от птенцов, которые вертелись, словно ошпаренные кипятком. По двое, по трое в гнезде. Люди часто путают стрижей с ласточками – но они ошибаются. Стрижи никогда в жизни не будут сидеть на проводах. Они могут четыре года провести в воздухе, в полете, они там спят, едят, спариваются. И только на время высиживания птенцов останавливаются. А сейчас я вижу, что птенцы уже вылупились, поэтому родители замирают на секунду около дыр в стене, подают детям всякие вкусности – мушку или еще какую-нибудь гадость – и снова улетают. Стрижи изумительные.

Маврикий тронул меня за плечо, и я проследил за его взглядом.

В небе парил орлан-белохвост. Прекрасные крылья его были неподвижны, он опускался и снова поднимался, паря на воздушных потоках, свободно плыл над лугом. И вдруг откуда ни возьмись появились две болотные птицы, два луня, пара: она – бронзовая, большая, а он почти целиком белый, не считая маленьких, едва заметных пятнышек на крыльях, с кремовым брюшком. И они начали летать над орланом. Как обычно, луни распустили крылья буквой V. Они летали над орланом некоторое время, а потом один из них внезапно снизился и почти вскочил орлану на плечи!

Наверно, орлан вторгся на их территорию, потому что он с позором ретировался и полетел над лесом, а луни остались радоваться солнцу. Поймать такой момент в объектив – это просто чудо какое-то!

Мы сидели почти до двенадцати, а потом у нас стало бурчать в животе. А это признак, который нельзя игнорировать. В этом мире царили законы природы, законы простые и незыблемые – в нем если хочется есть, то надо есть. Вот так все просто. И так правильно.

Возвращались мы тоже молча, потому что о чем тут разговаривать?

А вечером мы были такие уставшие, что сразу после фляков отправились спать.

Завтра ведь тоже будет день.

* * *

Маврикий раз в день садится в машину и едет в Крынки, потому что там есть сеть. Он и дня не может прожить без разговора с Эвкой, но мы эту тему, понятное дело, не обсуждаем. Он знает, зачем едет, я знаю, зачем он едет, мы оба знаем, зачем он едет. Так что все в порядке.

Мы притворяемся, что моего свидания с Эвкой никогда не было, хотя я знаю, что он благодарен мне за это чертово неудачное свидание в кафе…

* * *

Сегодня, когда он вернулся, мы разожгли костер, нанизали колбаски на ореховые палочки и сели за домом. Стена леса все время меняла цвет, когда от нее отражалось пламя нашего костерка.