– Что-то не так? – заметил его беспокойство отец.

– Уже так. Просто…

– Мы его с собой играть не берем, – наябедничал не к месту Дэви. – Он секреты хранить не умет.

Ах, так!

– Умею. Еще как умею.

– Посмотрим, – прищурился мелкий.

«Посмотрим», – сам себе сказал Рин. Задавшись целью во что бы то ни стало разгадать тайны братца, он не стал спорить, когда отец отказался от его предложения сходить куда-нибудь.

– Вина я тебе и тут налью, – обещал он. – От стаканчика сухого вреда не будет. А по девочкам, извини, я пас.

Поужинали впятером. Потом папа говорил о чем-то с Тином, спровадив детей (Ласси забыл обидеться, когда его причислили к детям), а затем, за неимением других развлечений, предложил сыграть в карты.

– Я с вами! – потребовала сестренка.

Из-за нее пришлось играть в самую простую игру «Верю – не верю».

– Зато играем честно, – утешил отец.

Мысли кардов закрыты для других, полудемону тоже в мозги не влезешь. Дэви – драконыш. Лара… Лара вроде бы человек, но тетя Галла чего-то там намудрила, и теперь в мысли этой малявки хода нет.

– Я не хочу играть. – Дэви уселся с блокнотом в кресле. Никак собрался осчастливить их очередным шедевром.

Рин сдал карты и сам начал:

– Маг огня, – рубашкой вверх пододвинул карту сидевшей слева Ларе.

– Верю, – не задумываясь ответила мелкая.

Пришлось забирать себе.

– Храм, – уже на втором круге.

– Не верю.

Снова угадала.

Оставшись в проигрыше три партии подряд, парень объявил игру неинтересной.

– Пап, мысли кардов точно нельзя прочесть?

– Точно. Детям часто везет. А есть еще такая штука, как интуиция.

Поняв, что играть уже не собираются, Лара утащила карты на кресло к брату. Разложила на подлокотнике.

– Воин, меч вниз.

– Дорога, – отозвался Дэви.

– Темный маг.

– Сама знаешь.

– Сама знаю, – насупилась малышка. – Птица. Белая.

– Голубка. Это друг.

– Змея. Опять змея. Плохая, плохая, плохая!

Девочка разорвала карту, смела все остальные на пол и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Ей спать пора, – успокоил встревожившегося Эн-Ферро Тин. – И по родителям скучает. Пойду, уложу ее. И тебе, драконыш, время отправляться в постель.

Рин проводил взглядом братишку и взявшего его за руку тэвка и поднялся.

– Спокойной ночи пожелаю, – сказал он отцу.

В коридоре второго этажа было темно, свет горел только в комнате Лары, куда вошли Тин-Тивилир с мальчиком.

– Так, дети, – услышал Рин строгий голос полудемона. – Вы ничего не хотите мне рассказать?

Парень решил, что это удобный момент.

– И мне! – потребовал он, входя в спальню сестры.

А в следующий момент схватился рукой за дверь, чтобы не упасть: Лара, обхватив руками колени, сидела в воздухе над кроватью.

– Это только когда она волнуется, – хмуро объяснил Дэви. – Сейчас успокоится и опустится. Что, теперь захотел с нами играть?

Веселенькие у них, должно быть, игры.

Рин закрыл за собой дверь и приготовился слушать правила.

Сначала он считал дни: три – чтобы добраться до кармана, еще два – дойти до деревушки в десяток дворов, затем длань, если не больше, чтобы привыкнуть к здешнему укладу, познакомиться с людьми, научиться говорить с ними. А самое главное – войти в новый, непривычный ритм жизни, до поры припрятав в глубине души все прежние стремления. Нелегко было убедить себя в том, что прошлое осталось за Чертой, перестать слышать настойчивый шепоток ножа и чувствовать пульсацию врезавшегося в кожу кольца. Но он справился. Кажется, справился. По крайней мере, весь последний месяц прожил… как мышь под веником – Олья так сказала.

– Вышел бы куда.

– Куда?

– Да хоть на двор.

Вне дома ему не нравилось. Неуютно было под стеклянным небом, на котором никогда не появлялось ни солнца, ни звезд. Днем мутный голубоватый купол дарил рассеянный свет, ночью все вокруг погружалось в непроглядную тьму. К этому, пожалуй, он привыкал дольше всего. И именно здесь, в кармане, полюбил дожди. Тогда небо затягивали настоящие тучи, делая его знакомым, обычным.

– Из-за времени все, – поясняла в первые дни травница. – Иначе тут время идет. Во всех пустошах иначе, а тут и подавно. Потому и под колпаком будто, и непонятно, что там снаружи – зима, лето ли. Но обвыклись люди как-то. Живут.

Живут, и уже давно. Ольгери не знала, кто и когда первым отыскал вход в карман – огромное по площади пространство, вырванное у большого мира. Не знала и того, по чьей воле создано это странное убежище. Но кто-то нашел сюда дорогу, по которой потом пришли остальные. В основном люди. Прятались тут от бушующих за Чертой войн, приводили семьи, друзей.

Странно было, что по ту сторону теней мало кто знал об этом месте.

– Ничего странного, – пожимала плечами целительница. – Схрон это. Кто ж станет про свой схрон каждому встречному рассказывать? А случайному человеку сюда попасть трудно. Помнишь, какими путями шли? Сам нашел бы?

Сам – вряд ли. Истман помнил лишь молоденькую рощицу, тянувшуюся вдоль ручья. А потом яркая летняя зелень сменилась пожухлой осенней листвой, а ручей пропал.

Да, здесь была осень. Время, как и говорила Олья, шло тут иначе. Быстрее.

– Иной раз уходить боюсь, – признавалась она. – Все думаю, вернусь, а никого из знакомых уж и в живых нет. Но теперь успокоилось как будто. Раньше, старики рассказывали, на день только выйдешь, а тут уж двадцать лет пролетело. А сейчас вроде как час за день идет. Я крайний раз на две длани выходила. Так, когда собиралась, Майка, Ланкина дочка в колыбельке была еще. А сейчас, гляди-ка, бегает уже.

Майкой звали соседскую девчушку. Ей было, наверное, чуть больше года. Действительно бегала. Часто падала, и тогда унылую тишину разбивал надрывный детский плач. Сначала это раздражало. Потом привык. Однажды даже вышел из дома посмотреть, откуда шум. Заметил, поднял на вытянутой руке зареванного ребенка и долго с любопытством рассматривал ряженное в цветастое платьишко существо – детей он прежде встречал нечасто, особенно таких мелких. Посмотрел и бережно опустил на землю. Бережно, потому что людей, может, и не любил, но это ему человеком не показалось – зверенком каким-то, которого можно погладить, пожалеть. С рук покормить.

Тогда и познакомился с Ланой – матерью этого странного создания – молодой, розовощекой, статной. Она с простодушным любопытством таращила на чужака голубые, как и ее сарафан, глазища и грызла в смущении кончик рыжей косы. Разговора не вышло, говорить с неотесанной селянкой бывшему правителю Каэтарской империи было не о чем. Но ночью в общинном амбаре спину кололо сено и руки тискали теплую женскую грудь…