Цимисхий приказал подтащить к Доростолу осадные машины и беспрестанно метать за городскую стену камни. От них погибало много «скифов». Командование машинами было поручено магистру Иоанну Куркуасу, который уже упоминался в нашей книге то как военачальник, не сумевший из-за своей лени обеспечить безопасность Македонии от русов, то как мародер, грабивший болгарские церкви. И каждый раз ему все сходило с рук, ведь он приходился родственником самому Иоанну Цимисхию. Более всего магистра, конечно, привлекали пиры, которые устраивал в лагере василевс. О русах Куркуас думал, что, блокированные в городе, редко теперь показывавшиеся из-за своих стен и рва, они представляют собой не более чем мишени для камней, со свистом вылетающих из машин. Как-то утром бравый военачальник проснулся с привычной головной болью. Решив поправить здоровье, он выпил вина, отчего его опять начало клонить в сон. Превозмогая сонливость, магистр все же отправился к городским стенам, чтобы в очередной раз посмотреть, как выпущенные камни падают на Доростол. Каково же было его удивление и возмущение, когда он увидел «скифов», вышедших из города и устремившихся к камнеметам с явной целью их повредить. Не задумываясь ни секунды, он вскочил на коня и, увлекая своим примером сопровождавших его людей, понесся на «варваров». Те скоро заметили неуклюжего всадника. Более всего русам бросились в глаза его великолепное одеяние и вооружение, а также золото, которым щедро была украшена сбруя коня. Русам даже показалось, что к ним приближается сам василевс ромеев. Но вот конь оступился, попав в яму, и Куркуас упал на землю. Русы окружили его и изрубили на части своими топорами и мечами. Подоспевшие ромеи оттеснили русов от орудий, которые, в общем, не пострадали. Отрубленную же голову Куркуаса «скифы» унесли с собой в Доростол. Думая, что они убили самого императора, русы насадили голову магистра на копье и водрузили на стене так, чтобы она была видна осаждающим. Некоторое время в городе царило веселье; осажденным хотелось верить, что гибель василевса заставит греков убраться восвояси.

Между тем прошла середина июля, осада Доростола продолжалась уже почти три месяца, и в городе вновь начали строить планы нанесения удара по ромеям. На этот раз вылазку возглавил Икмор – человек огромного роста, имевший, подобно Сфенкелу, свою дружину. Русы почитали его за второго после Святослава предводителя. Скилица сообщает, что Икмор «был уважаем всеми за одну доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения» Святослава. Понять, что имел в виду хронист, непросто. Икмор мог иметь «знатных сородичей», даже быть князем, но пользоваться уважением прежде всего за свою доблесть. Но из этих слов можно сделать и другой вывод – о том, что, кроме доблести, Икмору похвастаться было нечем. И тогда перед нами вожак, которого вознесла до положения второго человека в балканской армии русов война и который привел с собой собранный им отряд воинов. Увлекая за собой русов, Икмор крушил всех, кто оказывался на его пути. Казалось, равного ему в византийском воинстве не найдется. Приободрившиеся русы не отставали от своего предводителя. Так продолжалось до тех пор, пока к Икмору не устремился один из телохранителей Цимисхия – Анемас. Это был араб, сын и соправитель эмира Крита, за десять лет до этого вместе с отцом попавший в плен к ромеям и перешедший на службу к победителям. Подскакав к могучему русу, араб ловко увернулся от его удара и нанес ответный удар – к несчастью для Икмора, удачный. Опытный рубака отсек русскому вождю голову, правые плечо и руку. Увидев гибель своего предводителя, русы громко закричали, их ряды дрогнули, ромеи же, наоборот, воодушевились и усилили натиск. Вскоре русы начали отступать, а затем, закинув щиты за спину, побежали в Доростол. Ромеи вновь рубили убегающих, а их кони топтали «варваров». Наступившая ночь прекратила бойню и позволила уцелевшим пробраться в Доростол. И опять всю ночь со стороны города слышались завывания, там шли похороны убитых, чьи тела товарищи смогли вынести с поля боя. Тела, оставшиеся лежать на земле, достались победителям. К удивлению тех, кто кинулся сдирать с мертвых «скифов» доспехи и собирать оружие, среди убитых в тот день защитников Доростола оказались женщины, переодетые в мужскую одежду. Кем они были – болгарками, примкнувшими к русам, или отчаянными русскими девами – былинными «поленицами», отправившимися в поход наравне с мужчинами, – сказать трудно.

В Доростоле давно уже воцарилось ощущение безнадежности происходящего. Поражение в последней битве только укрепило его. Нужно было принимать какое-то решение, но сделать это в одиночку Святослав не мог. Сбежавшееся со всей Болгарии в Доростол русское войско по-прежнему представляло собой объединение больших и малых отрядов и дружин. Большинство предводителей (князей и воевод), возглавлявших эти формирования при их отправке на Балканы в августе 968 года, погибли в ходе боев во Фракии, Македонии, в сражениях за Преслав и Доростол. Выше мы уже говорили о судьбе наиболее видных из них – Икмора, Сфенкела и еще нескольких, неизвестных по именам «знатных скифов», превосходивших «прочих воинов большим ростом и блеском доспехов». Несомненно, число убитых вожаков русов было гораздо больше. Но кое-кто оставался жив, и вот их-то Святослав созвал на совет, который состоялся после битвы – на рассвете следующего дня. «Одни высказали мнение, что следует поздней ночью погрузиться на корабли и попытаться тайком ускользнуть, потому что невозможно сражаться с покрытыми железными доспехами всадниками, потеряв лучших бойцов, которые были опорой войска и укрепляли мужество воинов. Другие возражали, утверждая, что нужно помириться с ромеями, взяв с них клятву, и сохранить таким путем оставшееся войско. Они говорили, что ведь нелегко будет скрыть бегство, потому что огненосные суда, стерегущие с обеих сторон проходы у берегов Истра (Дуная. – А. К.), немедленно сожгут все их корабли, как только они попытаются появиться на реке». Выслушав мнения всех, речь произнес Святослав, и его слово оказалось решающим. Согласно рассказу Льва Диакона, князь «глубоко вздохнул и воскликнул с горечью: „Погибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, которое завещали нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей!“».

Эта пафосная речь в духе героев классической древности, явно вложенная в уста русского князя любителем подобных сюжетов Львом Диаконом, удивительным образом напоминает речь, включенную в «Повесть временных лет», которую Святослав якобы произнес после вторичного покорения Переяславца, во время наступления на греков. (Помните: «Нам некуда уже деться», «не посрамим земли Русской» и т. д.) Высказывалось даже предположение, что помещенную в летописи речь следует связывать не с переяславецкой, как в летописи, а с доростольской битвой, хотя ни о какой доростольской битве летописец даже не подозревал, впрочем, как и о самой героической обороне Доростола (но об этом позже). Можно, конечно, попытаться объяснить сходство тем, что в распоряжении русского книжника был некий иностранный источник (например, болгарский, как считал А. А. Шахматов). Но его существование сомнительно, учитывая то, насколько летописный рассказ о балканском походе Святослава в целом отличается от повествования византийских авторов. А можно согласиться с Н. И. Костомаровым, считавшим, что сходство это «вовсе не зависит от какого бы то ни было заимствования или исторического признака. Содержание этой речи до того банально, до того общеходячее, что в описаниях битв во всех частях земного шара можно встретить подобное». (Впрочем, в этих словах человека XIX века слышится раздражение в отношении летописной фразы, которой в нем «в детстве возбуждали патриотические чувства».) Достоверным же, по всей вероятности, является лишь то, что в ходе возникших споров Святослав, желавший продолжения войны с ромеями, остался в одиночестве, но ему все же удалось убедить своих товарищей решиться на еще одну битву с византийцами и либо победить врагов, либо умереть со славой.