Вертолеты, соблюдая дистанцию, начали снижаться и заходить на цель. На крепость, на кишлак полетели бомбы, к земле устремились ракеты. Вверх и во все стороны разлетались осколки, куски стен, обломки балок, дверей, окон, досок, большие и малые камни. Вся крепость была накрыта грязно-желтым облаком пыли.

На втором заходе Паршин почувствовал какую-то внутреннюю тревогу. Что-то было не так, как всегда… Чего-то не хватало… В напряженном рокоте лопастей, в грохоте разрывов он не уловил привычной дробной стрекотни крупнокалиберного пулемета. И Александр Беляк не вел привычного огня по наземным целям.

— Саня, ты живой? — запросил он своего штурмана.

— Живой, товарищ командир!

— А почему не стреляешь?

— Так чего зря палить? — ответил Беляк. — Внизу никого не видать!

И верно. Ни в крепости, окутанной дымом разрывов, ни вокруг нее, ни в кишлаке — никакого движения. Ни людей, ни животных. Пустота. Словно здесь никто и не жил…

Капитана внезапно обдало холодом тревожного чувства своей открытости и незащищенности. Боевой настрой улетучился, уступая место внезапно нахлынувшему осознанию бессмысленности и бесполезности старательно проделанной работы. Противник не разбит и не повержен… От понимания очевидного факта, что где-то в штабах притаились предатели, навалились усталость и внутренняя опустошенность. Пустота в крепости и безлюдье в кишлаке свидетельствовали о том, что душманы кем-то были заранее оповещены о предстоящем бомбовом ударе, и успели уйти в безопасное место.

«А сейчас, может быть, они сидят где-то поблизости в расщелинах гор, — подумал Паршин, — и наблюдают, как грозные „арбы шайтана“ грохочут в небе и тратят напрасно боевые припасы, бомбы и ракеты. Может быть, они сейчас еще и смеются над нами, над „тупыми и глупыми шурави“, над нашей грозной, но безопасной для них военной мощью. — Капитан грустно улыбнулся. — Хорошо еще, что не обстреливают…»

Сергей Паршин в свои тридцать лет был человеком уравновешенным и серьезным. Скупым на слова и проявление внешних эмоций. Каждую работу он привык делать основательно и доводить до конца. Не терпел пустых слов и обещаний, а тем более — «показухи», когда вместо кропотливой потной работы с конкретным конечным результатом, проявляют активность, дают обещания, которые не собираются выполнять, шумно пускают пыль в глаза начальству, показывают одну лишь видимость работы, и, конечно же, без всякого результата. Особенно не терпел Сергей подлости и обмана.

Приподнятое настроение, которое появилось утром, разом исчезло, уступая место усталости и какой-то неясной внутренней опустошенности. Смутно зарождалось горькое понимание никчемности и ненужности пребывания на этой, чужой его сердцу, афганской земле.

Паршин автоматически управлял вертолетом. Ни о чем не хотелось думать, было грустно и одиноко. Солнце склонялось к горам, и небо, теряя свою голубую чистоту, становилось блеклым и усталым.

Сергею Паршину за месяцы, проведенные в Афганистане, успел изрядно наскучить один и тот же горно-пустынный вид простирающейся внизу местности. Снежные горные вершины, скалы и заснеженные хребты чередовались с глубокими ущельями и пустынными долинами, которые сверху казались окрашенными в одни и те же однообразные песочно-коричневые тона различных оттенков. Лишь ближе к Джелалабаду попадались зеленые оазисы и ухоженные поля, кишлаки, приткнувшиеся к подножию гор. Глухие глинобитные заборы и убогие крестьянские жилища с плоскими крышами, на которых пестрели выцветшие красные, зеленые, желтые, синие одеяла, выложенные для просушки…

На подлете к аэродрому, Паршин включил внутреннее переговорное устройство:

— Беляк, не заснул?

— Нет, командир!

— Бери управление!

— Есть взять управление! — обрадовано ответил Александр.

— Посадка по-самолетному!

— Есть, совершить посадку по-самолетному!

Александр взялся за ручку управления, с удовольствием почувствовал ногами упругость педалей. Лопасти над головой уверенно рубили воздух.

В горных долинах в летнее время воздух разрежен, и для посадки вертолета мощности двигателя на зависание может оказаться недостаточно. Эту азбучную истину Беляк усвоил еще в училище. Но вот применять ее на практике ему удавалось редко.

«Только не торопись, не дергай!» — приказал себе Александр. Он сосредоточился и, предельно внимательно следя за показаниями приборов, постепенно гасил скорость, заходя на посадочную полосу.

Капитан скользнул взглядом по приборам. Показатели были в норме, лишь горючее на исходе. В наушниках шлемофона раздался щелчок и послышался властный голос командира эскадрильи:

— На посадку заходим по одному, соблюдая дистанцию, — и Екимов указал ее параметры.

Паршин следил за каждым движением Беляка, по работе двигателя и поведению тяжелой боевой машины анализировал каждое движение лейтенанта. Вертолет покорно слушался и подчинялся ему. Не дергался, не взмывал, а мягко приземлился на основные задние колеса и, совершив на них пробег, опустил нос. Капитан улыбнулся и мысленно похвалил Беляка: «Молодец!»

На солнцепеке, рядом с местом, где вертолеты начинали заруливать с посадочной полосы на свои стоянки, стоял замполит. Он, обдуваемый пыльным вихрем от работающих винтов, поднятой рукой приветствовал каждую боевую машину. Казалось, что Корниловский и не покидал этого места, а простоял, продежурил под жаркими лучами все те долгие часы, пока эскадрилья выполняла боевую задачу.

Александр привычно зарулил на стоянку, энергичным движением опустил рычаг «шаг-газ» до упора, и вертолет послушно замер. Шум двигателя умолк, лишь лопасти продолжали по инерции совершать круги, постепенно ослабевая и обвисая.

В кабину хлынул жаркий и пыльный воздух аэродрома.

Спрыгнув на землю, Беляк вопросительно посмотрел на командира.

— Сегодня посадил уже нормально, — скупо похвалил Паршин.

— Стараюсь, командир!

На посадочную полосу заходил очередной вертолет. Привычный гул работающих моторов висел над аэродромом, и никто не обратил внимания на глухой щелчок далекого выстрела.

— Смотрите! — вскрикнул Иван Чубков, показывая протянутой рукой в сторону вертолета, идущего на посадку.

Винтокрылая машина странно задрожала, из нее повалил дым, она стала заваливаться набок. А потом резко пошла вниз, отчаянно трепыхая лопастями, как подбитая на лету птица крыльями. И в следующие секунды, с крутым креном, вертолёт шумно врезался в землю.

Раздался взрыв, из клубящегося серо-черного дымного облака полетели во все стороны куски металла, обломанные лопасти, осколки, а хвостовая балка странно вздернулась вверх и, наклонившись, отлетела далеко в сторону…

Беляк замер на месте. Смотрел на взлетную полосу, на то место, где взорвался вертолет, на оседающее черно-серое облако. Пальцы невольно сжимались в кулаки. Он верил и не верил тому, что произошло. На его глазах погибли товарищи, боевые друзья… На мгновение смерть оказалась рядом, обдала мрачным холодом вечности и показала свой клыкастый оскал.