ДЖЕК: Вы жалкие песчинки. Вы еще будете молить меня о смерти.

ЛОУСОН: Как-то глупо это – бояться пустой комнаты, а? О чем там лить слезы?

ДЖЕК: Там темно, тупица, там так темно. Не видно ни черта. Напомни мне, мне, мне, мне, ты почему живая? Ты должна быть мертвая.

ЧЕСТЕЙН: И что же ты делаешь в этой комнате? Ну, кроме лужи на пол. Ты стучишь в двери? Просишь братишку, чтобы он тебя выпустил?

ДЖЕК: Да. Потом я, я, я, я понимаю, что он не собирается меня выпускать, и начинаю плакать. И вот я, я, я, я стучу в двери гардероба, умоляю Алистера выпустить меня, меня, меня, меня, а он кричит, что ненавидит меня, меня, меня, меня, потому что из-за меня, меня, меня, меня ушел наш папа. Он говорит, что я, я, я, я могу реветь, пока не заболею и не умру прямо в этом чулане, потому что ему все равно[24].

ЧЕСТЕЙН: Почему он считает, что папа ушел из-за тебя?

ДЖЕК: Мне, мне, мне, мне это не нравится. Снимите эти веревки.

ЧЕСТЕЙН: Если не будешь отвечать на мои вопросы, то можешь умереть прямо на этом стуле, я и глазом не моргну.

(Пауза.)

ДЖЕК: Они с мамой всегда считали, что папа ушел из-за меня, меня, меня, меня. Они редко говорили прямо, что это я, я, я, я виноват, но было видно по тому, как они ко мне, мне, мне, мне относятся. Папа ушел, потому что я, я, я, я был ужасным, страшным, крикливым мелким засранцем, а не ребенком.

ЧЕСТЕЙН: Понимаю, почему он мог жалеть о том, что вы не сделали аборт. (Пауза.) А теперь закрой глазки и представь себя снова в этой темноте. Что происходит, когда ты понимаешь, что тебе здесь еще долго сидеть?

ДЖЕК: Я, я, я застываю как вкопанный. Мне, мне, мне так страшно. Я, я, я покрываюсь гусиной кожей. А хуже всего, когда я, я, я чувствую в комнате что-то еще.

ЛОУСОН: Чувствуешь?

ДЖЕК: Я, я, я слышу, как что-то двигается. Может быть, запах. Воображение рисует тысячи картинок, тысячи версий того, как выглядит это чудище. Я, я, я перестаю звать Алистера. Он все равно не поможет, но главное, я, я, я лишился дара речи. Вокруг висит верхняя одежда, и я, я, я пытаюсь нащупать мамино пальто.

ЛОУСОН: Зачем?

ДЖЕК: Она курит и носит зажигалки во всех карманах. И я, я, я шарю по ее карманам и нахожу зажигалку, «Зиппо». Я, я, я вспоминаю, как она управлялась с зажигалкой, повторяю за ней и кручу колесико. Я, я, я хочу увидеть это существо и быть с ним лицом к лицу. Хочу хоть что-то… знать.

ЧЕСТЕЙН: Разумно.

ДЖЕК: Но когда огонь загорается, я случайно поджигаю рукав пальто.

ЧЕСТЕЙН: У тебя получается увидеть существо из темноты?

ДЖЕК: Нет. Там никого не было. Я, я, я просто напридумывал все, испугавшись темноты.

ЧЕСТЕЙН: А ты в этом уверен, Тотошка?

ЛОУСОН: Тотошка?

ДЖЕК: Тогда я, я, я пугаюсь, потому что пальто быстро разгорается. От дыма я, я, я начинаю кашлять. Мне, мне, мне нечем дышать, мне, мне, мне некуда бежать.

ЧЕСТЕЙН: И что же потом? Потому что, увы, ты явно не умер в тот день.

ДЖЕК: Алистер видит, как дым валит из-под двери. Он вытаскивает меня, меня, меня и зовет маму. Она приходит из сада, вся заспанная, и Алистер говорит, что я, я, я забаррикадировался в гардеробе и устроил поджог[25]. Она ругается на чем свет стоит, идет в кухню, набирает ведро воды и заливает гардероб. Меня, меня, меня и ее драгоценного Алистера проверяют на отравление угарным газом в травмпункте, после чего мы возвращаемся домой, и она хлещет меня, меня, меня по лицу[26]. Потом меня, меня, меня две недели не пускали гулять.

(Пауза.)

ЛОУСОН: Только так и надо с таким недомужиком, как ты.

ЧЕСТЕЙН: Ты думаешь, это как-нибудь отразилось на твоем отношении к сверхъестественному?

ДЖЕК: Я, я, я… какая разница.

ЛОУСОН: Это настоящий Джек или злой Джек?

ЧЕСТЕЙН: Сложно сказать. Ая крепко в него вцепилась. (Пауза.) Как ты относился к неизвестному, повзрослев?

ДЖЕК: Я знал, что всему можно найти объяснение и закрыть любой вопрос. Буквально закрыть, как на замок. Главное, посмотреть под правильным углом. Наука помогла мне, мне, мне отринуть столько страхов. Мама была суровой католичкой, так что я, я, я противился и церкви тоже. Я, я, я мстил ей рассказами о большом взрыве и всяком таком. А если не помогала наука, у меня, меня, меня оставалась «Зиппо». До сих пор никогда с ней не расстаюсь.

(Пауза.)

ЧЕСТЕЙН: Ты случайно не эту «Зиппо» потерял, когда…

ДЖЕК: …был у тебя, да.

ЧЕСТЕЙН: Распустил нюни, как маленькая девочка, и успокоился, только когда нашел свою драгоценную зажигалку в кармане. (Пауза.) Для протокола: Джек кивает.

ДЖЕК: У меня, меня, меня была настоящая паника. Я, я, я могу теперь идти? Мне, мне, мне уже лучше.

ЧЕСТЕЙН: Нет, Ая тебя еще никуда не пускает. Но попытка не пытка.

ДЖЕК: Я, я, я тебе кишки выпущу, ты это понимаешь?

ЧЕСТЕЙН: Что и требовалось доказать.

(Пауза.)

ЛОУСОН: Ты не хочешь рассказать нам подлинную причину, зачем ты взялся за эту проклятую книгу?

ЧЕСТЕЙН: А я поняла. Он искал сверхъестественное – это единственная разумная причина. Интересно будет узнать, зачем ты его искал.

ДЖЕК: Я, я, я больше не хочу говорить. И я, я, я больше не хочу вас убивать, так что можете меня, меня, меня отпустить.

ЛОУСОН: Очень убедительно, верю.

ЧЕСТЕЙН: Как у тебя сейчас складываются отношения с братом и мамой?

(Долгая пауза.)

ДЖЕК: Больше ничего не скажу.

ЛОУСОН: Представляешь, какой кайф я буду получать, когда сниму эти бинты и намажу тебя этим?

ДЖЕК: Не смей.

ЧЕСТЕЙН: Это что, «Табаско»?

ЛОУСОН: О, я еще как посмею. Ты мне горло собирался перерезать, Джек. Я описалась. Я чуть не умерла в мокрых штанах.

ЧЕСТЕЙН: Последняя попытка, а потом – «Табаско». Джек, как сейчас у тебя складываются отношения с братом и мамой?

(Пауза.)

ДЖЕК: Никак. Ну, с братом я, я, я не общаюсь, потому что чем старше мы становились, тем сильнее конфликтовали. Теперь он меня, меня, меня ненавидит. А мама всегда любила Алистера в сто раз больше, чем меня, меня, меня. Я, я, я же не виноват, что похож на отца.