Не получалось. Он неожиданно вспомнил прерванную с Александрой беседу, когда она собиралась рассказать о том, что ей ответил Либерс на вопрос о Каине и Авеле. Ему очень хотелось знать, что же ответил Либерс, но Александра уже сладко спала. Нексин снова пытался уснуть, но желание спать, наоборот, проходило по мере того, как в его голове окончательно спутались мысли о Либерсе и предстоящем дне. Сознание было таким ясным, словно он не устал накануне, не провел трудный день, а отдыхал целые сутки. Его это начало злить, он понимал, что должен как следует выспаться, но ничего поделать не мог, с этим стал мириться, понимая, что по-другому в такую ночь не будет.

Нексин тихонько сполз с кровати и вышел из спальни; простоял посредине кухни минуту, туго соображая, потом сел за стол с тем, чтобы еще раз поужинать, покушать поплотнее в надежде, что это вызовет сонливость. Он взял из чашки успевшую остыть, но очень мягкую и вкусную ватрушку с творогом, съел ее, потянулся за другой, потом налил стакан молока и стал запивать сдобное тесто, ощущая, как тяжелеет желудок, наполняемый сытной едой. Потом решил пойти в ванную побриться, чтобы утром не терять времени на бритье. Подставил лицо под струю воды, чтобы размягчить кожу, но из крана горячей воды из-за остывших труб долго сливалась прохладная вода. Его это раздражало, нервы сдавали по каждой мелочи. Наконец, пошла горячая вода, Нексин взбил пену и не спеша, тщательнее обычного, стал бриться. Он всегда любил смотреться в зеркало, находя это занятие полезным и важным для себя, чтобы как-то нечаянно не осрамиться на людях, и не понимал тех, кто не уделял этому внимания. Как правило, подолгу и придирчиво рассматривал себя и одежду, не всегда, правда, было время; теперь его было много, он не торопился. Из глубины зеркала на него смотрел человек, одетый в пижаму, с очень бледным лицом и рассеянным взглядом воспаленных глаз. Нексин еще долго разглядывал отражение, не очень себе нравился, в уставшем мозгу даже стало возникать сомнение он ли это, не снится ли все происходящее?.. И себя даже ущипнул — все восстановилось; сомнений не было, в зеркале был он, Нексин, человек особенный, незаурядный, способный руководить и управлять людьми, но недооцененный за его необычные качества. «А теперь, — думал он, — меня хотят уволить с работы, унизить и опозорить». Эта возникшая однажды в сознании мысль, что над ним нависла реальная угроза уничтожения его как личности, у Нексина превратилась в постоянную и навязчивую идею.

Он еще какое-то время придирчиво продолжал разглядывать себя в зеркале, словно первый раз видел, но усталость брала верх, стал позевывать, и последнее, что подумал, укладываясь снова в постель: «Ни за что не позволю, чтобы меня уничтожили… Так страшно в мои годы потерять уважение близких и окружающих, потом его очень трудно завоевать снова… Не допущу, чтобы обо мне сказали, что у этого человека нет будущего…»

Сон у Нексина был непродолжительный, но очень глубокий, ничего ему не снилось. Проснулся резко, словно его толкнули, сильно удивился, что рядом нет Александры, но услышал ее голос из соседней комнаты и сообразил, что уже утро, а она, как обычно, встала рано. Ей нужно было идти на работу, а еще раньше собрать и отвести в детский сад Мишу.

Нексин посмотрел на часы — стрелки стояли на цифре «семь». «Чуть не проспал», — подумал он. К нему зашла Александра, увидела, что он проснулся, и сказала:

— Жалко было тебя будить… Ты так крепко спал.

— Верно, дорогая, давненько у меня не было такого сна. — Нексин потянулся и сел на край кровати. — Однако пора вставать и ехать…

— Я уже поставила чайник, сейчас заварю, выпьешь чаю, подкрепишься на дорогу; приготовила тебе и термос.

— Спасибо, дорогая! Только условие — завтракать будем вместе, — сказал Нексин, ждавший момента, чтобы спросить у Александры о Либерсе и его ответе. — Мне неинтересно завтракать одному, составьте с Мишей мне компанию. А чай завари покрепче.

За окном было еще темно, и когда все трое уселись завтракать, Нексину казалось, что продолжается вечер, но хныканье и капризы Миши, который не совсем проснулся, наотрез отказывался кушать, не давали усомниться в том, что сейчас ранее утро и скоро все разойдутся, каждый по своим делам.

Нексин боялся нового дня, никак не мог приободрить себя; ему хотелось, чтобы время тянулось долго, как, наверное, хотят не только те, кого должны вести на казнь, но и сами палачи. Об этом он когда-то читал в записках палача — француза Сансона[8], который писал, что «очень неохотно шел делать свое страшное дело». Нексин, наливая второй стакан чаю, обратился к Александре:

— Прости, вчера я тебя несколько невежливо, когда хотела передать разговор с Либерсом, перебил. Сейчас у нас, наверное, есть еще немного времени, чтобы вернуться ко вчерашней теме… Что интересного поведал пастор?

Александра улыбнулась его извинению, оглянулась на часы и сказала:

— Времени у меня, Леша, не так много, но, разумеется, расскажу. Для того ведь к нему и обращалась, чтобы все разузнать. Либерс, надо сказать, сильно удивился, но довольно долго и подробно объяснял; а я постараюсь передать поточнее его слова. Он ответил так: «Бог знает, что есть каждый из нас, и притчей о Каине и Авеле показал, кто из людей есть кто… Но Каин не смирился с тем, что ему было свыше определено, поступил против воли Бога. Сказано же в заповеди: «Не убий!» Каин нарушил ее. Так и каждый человек, — сказал Либерс, — не может быть больше того, что он есть и собой представляет, и нельзя человеку хотеть большего, чем он может, иначе это становится в одних случаях смешно, в других приводит к трагедии».

— Все эти притчи и аллегории, — заявил Нексин, — как правило, слишком мудреные и сложны для восприятия, поэтому ответ Либерса так и не прояснил для меня вопрос о Авеле и Каине.

Александра смотрела на Нексина с некоторым недоумением.

— Леша, знаешь, а мне кажется, что все очень просто и разумно. Я так понимаю, что при любых обстоятельствах мы, люди, не должны отступать от воли Бога, которая для человека заключается в одном — это исполнение его заповедей, и тогда все будет хорошо. В противном случае будет плохо. Где-то даже читала, что «когда человек исходит лишь из выгоды, то множит злобу»[9].

— У тебя, дорогая, неплохие задатки для занятий этической философией и метафизикой, — сказал Нексин. — Ну да ладно… С тобой еще поговорим, надеюсь, на эту