– Нам туда.

Они вместе стащили тележку на тропинку и поволокли дальше, утопая во влажном мхе и ломая низкорослые кустики. Тележка подпрыгивала на каждой кочке, издавая жалобный скрип, а кусты становились все выше и гуще. Вскоре тропка превратилась в едва заметную узенькую полосу, которая, змеясь, исчезала в гуще леса.

– Далеко еще? – не выдержал Крэг.

– Трудно сказать. Чаща любит пошутить. Я ходил этой тропой с дюжину раз, и каждый раз она немного другая.

– Это как?

– Иногда, чтобы добраться до тракта, хватает пары часов, а то и меньше. А временами идешь, идешь, а тропа все не кончается…

Путь им преградила очередная заросшая травой кочка, и Крэг, тяжело сопя, с новой силой навалился грудью на перекладину.

– Стало быть, дороги здесь меняются?

– Нет, – ответил Аннев. – Не в этом дело. Они скорее… становятся длиннее, хотя идешь ты так же быстро, как всегда. Дорога все та же, а идешь ты по ней дольше.

Крэг ничего не ответил, размышляя над его словами. А когда они добрались до места, где тропа делала резкий поворот, спросил:

– Ты сам здесь никогда не плутаешь?

– Да постоянно. Даже в северной части, где охочусь. Но со временем учишься понимать лес: как он дышит, как двигается. Запоминаешь расположение полян, пересечение главных троп. И тогда становится легче, но слишком легко не бывает никогда.

– Есть соображения, отчего он такой?

– Когда-то Чаща была частью Возгара. Может, его магия проникла и сюда… оттого-то тени и оживают.

– А ты, гляжу, немало знаешь.

– Достаточно, чтобы держаться подальше от темных мест.

– Это еще что за места?

– Деревья там стоят так плотно, что ветви их сплетаются в сплошную черную массу, сквозь которую не проникает солнечный свет. Там всегда царит непроницаемая темнота, но даже в ней есть какая-то жизнь. А когда глядишь в эту темноту со стороны, кажется, будто перед тобой омут черной воды.

– И ты, само собой, глядел? – предположил Крэг.

Аннев криво усмехнулся:

– Всего пару раз. Если я увижу такой омут, то обязательно должен о нем сообщить, но приближаться к нему мне нельзя. Они считаются опасными.

– Похоже, старшие много чего тебе говорят, да только ты все равно делаешь по-своему.

Аннев густо покраснел, но вовсе не от смущения, а от злости. Пропади он пропадом, этот Тосан вместе с его Академией.

– Да потому что некоторые правила попросту не имеют никакого смысла! – взорвался он. – Мастера и древние ходят куда захотят, а мы словно на привязи! Они все за нас решают: что носить, что есть и что делать, а если мы поступаем по-другому – нас наказывают! Они ведут себя так, будто лучше их никого нет, а весь мир – сборище воров и убийц, хотя сами они и есть самые настоящие воры и убийцы! А теперь еще… – Слова комом встали в горле.

– Что?

«Я должен тебя убить, потому что хочу стать одним из них».

От этой мысли Анневу стало дурно. Солнце скоро сядет, а он тащится по лесу с тележкой товаров, помогая торговцу, уши которого уже давно должны лежать в его кармане. С какой стати он вообще говорит с Крэгом?

– Ничего.

Аннев отвел взгляд.

Крэг кивнул: мне, мол, такое слышать не впервой.

– Всем нам иногда приходится подчиняться правилам, парень. Думаешь, за забором вашей деревеньки сплошь розами пахнет? Дерьмом там пахнет и падалью, вот что я тебе скажу. С востока надвигается какая-то жуть, а бордерлундские аристократишки только и делают, что грызутся промеж собой! А про Лукуру с Квири я и вовсе молчу! Песня даже такая есть, в кабаках частенько гремит: «Воры в Квири ходят в рясах, в Лукуре – в шелковых чулках». Слыхал?

Аннев молча помотал головой.

– А, ну да, где бы ты ее слыхал. Так я про что: пусть и не все правила тебе по душе, зато жизнь у тебя здесь отнюдь не плоха. С голоду ты не помираешь, от головорезов и прочей швали бегать не приходится. Может, не такое уж и зло – правила эти.

«Знай ты, что из-за правил этих скоро лишишься жизни, по-другому бы заговорил».

Аннев снова напомнил себе, для чего он здесь. Не для того, чтобы ублажить древних и снискать милости Тосана – нет. Он пришел сюда потому, что хочет стать аватаром, жениться на Маюн и познать огромный мир за пределами Шаенбалу. Он хочет получить свободу, а цена ее – жизнь Крэга.

– Чего такой смурной, парень? – спросил Крэг. – Вид у тебя, что у той горгульи.

Аннев покачал головой:

– Не важно. Все равно ничего уже не изменишь.

Они приближались к небольшой поляне с торчащими по краю сухими стеблями болиголова. Рядом бежал широкий ручей. У берегов острыми осколками вздыбился лед. Пора.

– Сделаем привал, – предложил Аннев. – Напьемся, наберем воды, и ты расскажешь мне о местах, где успел побывать. Меня всегда интересовало, что творится в большом мире.

«И если я тебя убью, то смогу увидеть все это собственными глазами».

– Слава богам! – пропыхтел Крэг. – Отдых мне не помешал бы…

Тут он заметил, что Аннев на что-то отвлекся. Крэг пошарил глазами по сторонам, и тут его взгляд остановился на поляне.

Взору торговца предстало нагромождение залитых кровью камней. В центре поляны были разбросаны бесформенные останки какого-то животного.

– Сениф!

– Волки? – спросил Аннев, во второй раз обойдя груду камней.

– Нет. – Крэг покачал головой. – Люди.

Он ткнул посохом, который вытащил из тележки, в следы, вдавленные в мягкую землю под покрытыми инеем стеблями. Рядом лежал лук со спущенной тетивой, который показался Анневу смутно знакомым.

Бо́льшая часть туши животного лежала на каменной плите в центре прогалины. Между камнями, разбросанными вокруг плиты, валялись кишки и кости. Приблизившись к чудовищному столу, Аннев увидел морду мула, а точнее, то, что от нее осталось: глаза выколоты, губы и уши зверски оторваны от черепа, кости наполовину изглоданы.

– Может, люди здесь и проходили, но сотворить такое способно лишь дикое зверье.

– Навряд ли, – возразил Крэг. – Брюхо вспорото ножом.

Аннев подошел еще ближе и увидел в боку Сениф глубокие разрезы, длинные и аккуратные. Ребра торчали наружу, нутро было опустошено.

– Но ведь человек не стал бы грызть…

– Здесь поработал клинок.

Крэг толкнул тушу сапожищем, перевернув ее на другой бок.

– Какой зверь сожрет только ливер, а мясо оставит нетронутым?

Он медленно обошел поляну по периметру, изучая каждый отпечаток на земле, каждый перевернутый камень и сломанный стебель. Затем вернулся к туше и, ткнув посохом груду камней, на которой покоилась плита с останками Сениф, спросил: