Я чувствую, как все внутри меня загорается.

Уорнер тоже здесь.

Он появляется в двери как раз напротив того места, где стою я, и выглядит точно так же, как и в последний раз, когда я видела его. Золотистые волосы, идеальная кожа и очень яркие глаза цвета бледного изумруда. Удивительно красивое лицо, унаследованное, как я теперь поняла, от отца. У него настолько привлекательная внешность, что трудно поверить, будто такие люди существуют в реальной жизни. Все черты лица исключительно правильные, симметрия настолько очевидна, что оно практически оскорбительно в своем совершенстве. Никто не должен желать иметь такое лицо. Оно непременно приведет к проблемам, потому что везде должна быть компенсация, и если лицо настолько прекрасно, значит, не все остальное идеально.

Все это утрировано.

Слишком много информации для меня.

И это меня пугает.

Его цвета — черный, зеленый и золотой. Черный костюм идеально сидит на нем. Он стройный, но при этом мускулистый. Черный цвет прекрасно сочетается с накрахмаленной белой рубашкой, оттененной простым черным галстуком, затянутым на горле. Он стоит прямо, навытяжку. Для постороннего он может показаться чересчур импозантным. И это несмотря на то, что правая рука у него висит на перевязи. Это мальчишка, которого всегда учили быть мужчиной, который был лишен детства и самого понятия о детстве и беспечности. Он не осмеливается улыбнуться, его лоб не морщится от расстройства. Он научился скрывать свои эмоции, прятать их от мира и не доверять никому и никогда. И брать от жизни все, что ему хочется и что необходимо забрать. Все это я вижу ясно и отчетливо.

Но сейчас он кажется мне каким-то другим.

Он внимательно смотрит на меня, и это обезоруживает. Мне становится почему-то тревожно. Взгляд у него тяжелый, глаза неимоверной глубины. Его выражение полно чего-то такого, что я пока не желаю узнавать. Он смотрит на меня так, как будто я уже победила, как будто я выстрелила ему в сердце и сразила его, как будто я оставила его умирать после того, как он признался мне в любви, но я отказалась ему поверить, потому что это просто невозможно. Мне не хватает воздуха. Я начинаю задыхаться. В его выражении настоящая агония — это что-то такое, нечто такое, то, чего я не ожидаю.

Я вижу разницу в нем. Я вижу, что именно изменилось.

Он даже не пытается скрыть свои эмоции от меня.

Мои легкие — самые настоящие лжецы. Они будто не могут расшириться и позволить мне похохотать от души, а пальцы почему-то сами собой шевелятся, как будто только и ждали все эти семнадцать лет возможности покинуть меня.

«Беги отсюда» — вот что кричат мне сейчас мои пальцы.

«Дыши», — напоминаю я сама себе.

Уорнер — ребенок. И сын. Уорнер-ребенок не зависит только от себя самого. У него есть отец, который сейчас преподаст ему незабываемый урок. Он убьет то, что Уорнер осмелился попросить у отца один-единственный раз за всю жизнь.

Уорнер-человек пугает меня больше всего.

Верховный главнокомандующий проявляет нетерпение.

— Присаживайся, — предлагает он сыну, указывая ему на кресла рядом с собой.

Уорнер молчит.

Он не сводит с меня глаз. С моего лица, с моего тела, со сбруи на моей груди. Его взгляд задерживается на моей шее, на тех отметинах, которые наверняка там остались после пальцев его отца. И я вижу, как движется ком на его горле, как ему трудно глотать. Но вот ему удается оторвать от меня взгляд, и он наконец проходит в комнату. Он так похож на своего отца. Я только что начинаю понимать это. Он напоминает его манерой держаться, походкой и даже своим пристрастием к идеальной гигиене. И все же я не сомневаюсь в том, что он ненавидит этого человека, не походить на которого ему не удается.

— Мне хотелось бы узнать, — говорит Верховный, — каким именно образом тебе удалось убежать. — Он смотрит на меня. — Мне почему-то стало это интересно, а мой сын по непонятным для меня причинам отказывается сообщить мне все подробности этого события.

Я часто моргаю и смотрю на него.

— Расскажи мне, — просит он, — как тебе удалось улизнуть?

Я в смущении.

— В первый раз или во второй?

— Дважды? Так тебе это удалось дважды?! — Он от всей души хохочет, в запале даже хлопает себя по колену. — Невероятно. Тогда меня интересуют оба случая. Как тебе удалось два раза благополучно сбежать?

Странно, зачем он тянет время? Я не понимаю, зачем ему понадобилось сейчас вдаваться в какие-то подробности моего побега. Ведь сейчас столько людей ждут начала войны. И мне остается только надеяться на то, что Адам, Кенджи, Касл и все остальные там, снаружи, еще не замерзли насмерть. Никакого плана у меня нет, зато имеется подозрение, что-то вроде интуиции, которая подсказывает мне, что наши заложники скорее всего содержатся на кухне. Поэтому я решаю, что сейчас лучше всего будет пойти у него на поводу и даже немного развеселить его.

Я рассказываю ему о том, как в первый раз я выпрыгнула из окна. И как подстрелила Уорнера во второй.

Но Верховный больше не улыбается.

— Так это ты в него стреляла?

Я мельком смотрю на Уорнера и вижу, что он по-прежнему внимательно глядит на меня, но при этом не собирается ничего говорить. Я понятия не имею, о чем он сейчас думает, и мне вдруг становится так интересно это узнать, что я решаюсь спровоцировать его.

— Да, — киваю я, продолжая смотреть в глаза Уорнеру. — Я стреляла. Причем из его же собственного пистолета.

В этот момент он крепче стискивает зубы, его взгляд падает на руки, которые, хотя и лежат у него на коленях, но при этом напряжены до предела. Он выглядит сейчас так, как будто только что своими руками извлек у себя из тела эту проклятую пулю.

Верховный проводит пятерней по волосам, чешет подбородок. Я вижу, что он впервые за все время испытывает дискомфорт. Мне становится интересно узнать — как же так получилось, что он не знает подробностей моего побега?

Что же рассказал ему сам Уорнер насчет своей раненой руки?

— Как вас зовут? — вдруг спрашиваю я, не успевая остановиться. Слова будто сами собой вылетают у меня изо рта. Конечно, мне не следовало бы задавать такой дурацкий вопрос, но мне как-то надоело считать его только лишь «Верховным», как будто он не человек, а какое-то неосязаемое понятие.

Отец Уорнера удивленно смотрит на меня, приподняв брови на пару сантиметров:

— Как меня зовут?

Я киваю.

— Ну, можешь называть меня Верховный главнокомандующий Андерсон, — говорит он, все еще недоумевая, зачем мне это понадобилось. — А разве это так важно?

— Андерсон? Но я была уверена, что ваша фамилия Уорнер. — Я думала, он назовет мне свое имя, чтобы я могла отличать его от Уорнера, которого я знала уже достаточно хорошо.