– Интересно, сколько платит за аренду эта богема?

– Богема! Пожалуйста, Скарпачи! Нашел тоже слово! Обидно же!

– Пардон. Художники и мастера.

– Прощаю. А про аренду так. Кларенс говорит, что устанавливает плату индивидуально. В зависимости от того, насколько заинтересован в конкретном жильце.

– Странный способ вести дела. С другой стороны, управляй я зданием и приди ко мне очень привлекательная молодая женщина, я бы тоже захотел сдать ей лофт по дешевке.

– Ты про Шанталь?

– Про вас обеих.

– Ты это имел в виду, когда сказал, что кое-что выяснил?

– Возможно, есть некоторая связь.

– А почему так загадочно?

– Мы знаем, что Шанталь была напугана, но так и не объяснила, чем. Мы также знаем, что она спешила убраться отсюда как можно быстрее. И я спрашиваю себя: не происходило ли в здании что-то такое, что побудило ее сбежать?

Я прихожу в «Трибуну» раньше назначенного времени. Это ресторанчик, расположенный на первом этаже старинной оклендской Башни: там всегда людно, можно встретить судей, политиков, журналистов, чиновников из мэрии; все прекрасно знакомы, все приветственно машут друг другу.

Протискиваюсь к угловому столику, жду Скарпачи. Вижу, как он пробирается между рядами столов, и меня охватывает возбуждение. Он садится рядом со мной, глаза горят.

– Ты ужасно собой доволен, да?

– Рамос взял кадра, который заявил, что кое-что знает про «убийство той дамочки с плеткой». Конец цитаты. Само собой, он не просто шпана, а будущий знаменитый рэпер. Подозревается в непредумышленном убийстве. Хочет обменять информацию на смягчение наказания.

– И что, это возможно?

– Сейчас идет торговля между адвокатом и службой окружного прокурора. Если там действительно что-то ценное, то ему могут смягчить статью. Но прокурор не в восторге: как правило, «информация» оказывается пшиком. Нет в мире совершенства.

Да уж. Впрочем, Скарпачи, как я замечаю, по-прежнему улыбается.

– С чего ты так цветешь?

– Цвету? Да нет. Разве что появилась надежда. Первый раз у нас есть хоть что-то новое про Шанталь. – Он мнется. – Помнишь Надю, мою форточницу?

– Такую не забудешь. Гений электронного сыска.

– Я поручил ей слегка поработать сегодня вечером. Такой небольшой не вполне законный обыск. Если она найдет то, чего я жду, возможно, выйдет получить ордер и закончить дело.

Он отказывается рассказывать подробности.

– Хочешь, считай меня суеверным, но я лучше подожду.

Я снова за компьютером, работаю над сценой встречи Гитлера и Лу. Решаю, что неплохо бы сделать перерыв. Иду в спальню, надеваю боксерские перчатки и с наслаждением колочу грушу. Пятнадцать минут разминки – и голова очистилась, можно продолжать. Как всегда перед началом работы, смотрю на три снимка, расставленных у меня на столе.

Что имела в виду Шанталь, сказав Еве, что причина ее страха связана с фотографией из Люцерна? Что в ней есть – или не в ней, – чтобы вызвать страх?

Бери пример с доктора Мод, говорю я себе. Думай психоаналитически!

В фотографии нет ничего пугающего, она сделана сто тридцать лет назад. Однако Ева помнит, как спросила: «Люцернская?» – и Шанталь ответила: «В некотором смысле».

Именно в этот момент в голове выстраивается финальная сцена новой пьесы: я делаю шаг вперед, обращаюсь к публике и связываю воедино три линии повествования. Рассказываю о том, как сделанная давным-давно в люцернском ателье фотография через тридцать лет была по-своему воспроизведена Гитлером, а потом, еще через сто лет, стала навязчивой идеей для оклендской госпожи – настолько, что та решила воспроизвести ее сюжет.

Внезапно меня озаряет мысль: «А если Шанталь, говоря о люцернской фотографии, имела в виду не оригинал, а свою реконструкцию?»

Тут меня озаряет еще раз. Я хватаю телефон и звоню Карлу Хьюзу.

Он не рад моему звонку.

– Адвокат запретил мне разговаривать с полицейскими.

– Я не коп, Карл. Мне нужно спросить о снимках, которые ты получил. Это важно, правда.

– Для тебя, может, и важно. А для меня?

– Возможно, здесь кроется ответ, почему Шанталь была убита.

– Мне не нравится, что ты меня используешь, Тесс. Знаешь поговорку: не беда, если тебя одурачили, – стыдно, если одурачили второй раз…

И не успеваю я сказать ни слова, он начинает жаловаться, как вмешательство Скарпачи перевернуло с ног на голову его жизнь:

– Жена отправила меня к врачу, а потом и вовсе выставила из дома. Сейчас я живу в гостинице. Работать толком не могу, адвокат стоит бешеных денег. Все полетело к черту. Дурак я, нельзя было связываться с такой женщиной.

– Не думаю, что ты дурак, Карл. У тебя были определенные потребности, и ты нашел способ решения проблемы. Я думаю, ты поступил храбро. – Я медлю. – Мне правда нужно поговорить об этих снимках. Я приеду, куда ты только скажешь. Через двадцать минут буду в Сан-Франциско.

Молчание.

– Эй, ты где? Ну, пожалуйста.

Наконец он отзывается. Назначает встречу в баре по соседству со своей гостиницей.

– Я сейчас здесь. Пью бурбон и оплакиваю собственную жизнь.

Я замечаю его сразу, едва вхожу. Карл, ссутулившись, сидит за столиком в углу. Небритый, в полинялой футболке – далеко не тот уверенный в себе лощеный смотритель музея, которого я видела в Окленде. Теперь он больше похож на неудачника-пьянчугу, одинокого и неприкаянного.

Я пробираюсь к нему и осматриваюсь по сторонам. В баре почти никого нет, да и выглядит он убого. У стойки среднего возраста персонаж болтает с мужеподобного вида барменшей. На ней ковбойская шляпа и кожаная куртка с бахромой. На стене – афиша старого вестерна.

Я сажусь за столик.

– Привет, Карл. Спасибо, что согласился на встречу.

– Угу… конечно… Так что там такое, Тесс? Такое чертовски важное?

Мне не сразу удается его разговорить. Сначала он рассказывает о фотосъемке то же, что и Джош. Первый вариант Шанталь забраковала, потому что можно было разобрать лица, и поэтому ко второй фотосессии натурщиков обрядили в кожаные маски.

– А те фотографии, которые пришли тебе на почту – они из первого комплекта, верно?

– Получается, что так, – говорит он. – Снимки были нечеткие, но я себя узнал.

– Нечеткие?

– Ну, не в фокусе. – Он медлит. – С ними вообще было что-то не так. Словно сняты не под тем углом. Шанталь установила камеру на треноге, невысоко. А фотографии выглядели так, будто сняты сверху.

Я сразу вспоминаю про потолочные камеры в лофте и спрашиваю: