полутьме тесно сгрудившихся женщин, детей, потянулась к Ванюшке, которого держала на руках стоявшая около старуха.

Сквозь глухой рев огненной бури близко за стеной слышались какие–то скрипы.

— Бабушка, что это! Никак банька наша валится, слышь, скрипит.

— Полно, касатка, то журавлишка скрипит. То мужики стараются, с Неглинной водицу черпают, на стены льют.

Не сразу, но вспомнила, что там, на берегу, сквозь дым она видела избы без крыш, только теперь догадалась, что это и были бани, а крыш на них как обычно, нет: сверху прямо на потолок дерн положен, чтоб в мыльне тепло держать. Сейчас дерн спасал бани от огня.

Ваня тихонько хныкал: просился к матери. Настя осторожно взяла его к себе на руки, глядела, глядела. Ванюшка был цел. Уберегла!

Старуха, посматривая на нее, вздыхала:

— Ох, мой–то, мой–то парнишка где? Может, тоже пропадает, — стояла сгорбленная, хилая, по морщинам лица медленно катились слезы. Пошла к двери, приоткрыла ее; незаглушенный рев пламени ворвался внутрь. Ваня заплакал.

— Пахом, Пахом! — кричала старуха.

В баню влез старик, под стать бабке, такой же седой, морщинистый, только борода и брови из седых стали рыжими: опалило их.

Дед повалился на лавку, долго не мог понять, что толковала ему старуха.

— Нашего, нашего сыночка не видать?

— Что ты, мать, окстись! Где его найдешь в эдакой беде, — ответил наконец старик. — Вся Москва в полыме, только што мужики кричали: огонь через Москву–реку перекинуло, Замоскворечье горит…

Старуха отмахнулась: было ей не до Замоскворечья.

— Наш–то парнишка пропадет!

— Зачем пропадать Бориске. Знаешь сама, повстречался он с веселыми людьми. Товарищи у него орлы. Поди, чичас где ни на есть пожар тушат.

12. ВТОРАЯ ВСТРЕЧА

— Владыко, владыко! Хошь ты ему скажи! Сам в огонь лезет… Людей у меня с теремов снял; горят терема. Костром горят! А он башни тушит. Шапку потерял, опалился. Княжеское ли это дело! — жаловался старый Бренко митрополиту.

Владыка Алексий сидел в ризнице Успенского собора, искоса поглядывал в узкое оконце на полыхавшие княжеские терема, потом косился на боярина.

— Беды не вижу. Чем не княжье дело — кремлевские башни тушить?

— А хоромы–то! Хоромы–то княжьи сгорят!

Митрополит отшвырнул посох, стремительно подошел к окну.

— Да пропади они пропадом, терема, коли на то пошло! Митя прав, что все бросил и стены отстаивает, а ты что, боярин, воешь? Не люблю! Эдак Вельяминову под стать выть, а ты…

Бренко перебил речь митрополита:

— Вельяминову? От его пакостей все и началось: ему Дмитрий Иваныч башни и стены блюсти велел — само собой, он тысяцкий; двор–то Василь Васильевича у Чушковых ворот, ну он, не будь плох, людей с других башен посымал, согнал сию стрельню хранить. Князь увидел, осерчал, Вельяминова велел выбить прочь, пихаючи за ворот, сиречь в шею; сам людей расставлять начал, сам в огонь полез. С того и пошло.

По суровому сухому лицу митрополита пробежала улыбка.

— Что пошло?

— Хоромы Вельяминова занялись, сейчас полыхают, подойти страшно, не тише княжих теремов горят.

— Так. Ну, а твой двор?

— Мой–то? — Бренко отмахнулся. — От моей усадьбы ни кола, ни двора, ни пригороды не осталось. Одни уголечки дымятся.

Митрополит вдруг осердился, закричал:

— Ты, боярин, на пожаре совсем ума решился! — шагнул к Бренку, по пути аналой опрокинул. — Сам погорел, а о Вельяминове кручинишься! — Широко развевая ризу, пошел прочь, но тут из храма донесся крик. Митрополит остановился, дернул головой:

— Вот еще кто–то ополоумел, в соборе орет.

Ополоумевшим был Семен Мелик. В поисках жены и сына метался он по Кремлю, прибежав к Успенскому собору, с разбегу бросился внутрь, протиснулся сквозь толпу; бабы, ребята закричали; перекликая их, Семен звал свою Настю.

Митрополит Алексий шел быстро, люди едва успевали расступаться, теснились, давали дорогу.

— Ты что в божьем храме орешь! — гремел, сам того не замечая, митрополит.

— Владыко, владыко, жена моя, сынок пропали!

Алексий подошел вплотную, схватил Семена за плечи, тряхнул с силой.

— Вот и видно, что обезумел. Где их сейчас найти в таком потоке огненном? Воин ты, бегать так тебе зазорно! Других спасай, авось и твои спасутся, — повернул Семена, толкнул в спину: — Иди!

Едва тот выбрался из собора, как лицом к лицу столкнулся с Федором Кошкой.

Боярин с ходу накинулся на Семена:

— Семен Михайлович, кстати приспел! Мне князь разбойными делами ведать велел, я всех гридней по граду разогнал воров бить, людей у меня нет, а тати повсюду. Вот и сейчас на торгу Парамошу грабят. Бери владычных робят и туда. Живо!..

На торгу шла потеха. Разбив лавку знаменитого золотых дел мастера Парамоши, станичники драли ризы с икон.

Самому Парамоше худа не сделали, лишь руки за спиной ему скрутили, чтоб не мешал. Мастер метался из лавки в мастерскую и обратно, умолял:

— Родимые, полегше! Родимые,