Мирен положила конверт в почтовый ящик и закрыла его. Айрис тем временем тащила Милу к машине.

– Как вы можете с этим жить? – спросила она, когда Айрис усадила девочку и направилась к водительской двери. – Как вы могли отнять у ребенка всю его жизнь?

– Вы ничего не знаете! – крикнула в ответ Айрис, открывая дверь и пытаясь забраться внутрь.

– А вы никуда не едете, – ответила Мирен, заряжая пистолет и направляя его ей в голову.

Айрис на несколько мгновений затаила дыхание, печально глядя на нее, и наконец взмолилась:

– Пожалуйста… не надо. Мила… она не заслуживает этого. Она хороший ребенок. Она не заслуживает потерять свою мать.

– Я знаю. Но она не заслужила этого и тогда, – сказала Мирен.

Айрис беспомощно вздохнула. Края ее век очертила красноватая линия.

– Садитесь в машину и заводите, – как никогда серьезно произнесла Мирен. Открыв заднюю дверь, она села позади испуганной Милы. – Кира должна вернуться к своим настоящим родителям.

27 ноября 2010

День получения последней кассеты Центр Нью-Йорка

В то утро Джим Шмоер вел занятия в группе, где, как ему казалось, были одни сплошные Мирен Триггс: они смотрели на него, задавали неудобные, неожиданные вопросы, бросали вызов его критическому мышлению. Он был счастлив. Прошли те годы, когда он приходил на занятия с энтузиазмом, но затем разочаровывался, потому что у редкого студента обнаруживалась душа журналиста. Этот курс был другим. Каждый раз, когда мужчина задавал вопрос, оказывалось, что студенты уже обсудили его в социальных сетях, поучаствовали в философских дебатах на «Фейсбуке»[8], в «Твиттере», на «Реддите» или в «Инстаграме», формируя свое собственное мнение, настолько разнородное, что каждое занятие превращалось в поле интеллектуальной битвы. Интернет с его скоростью открыл двери для разного рода информации и дискуссий, и Шмоер чувствовал, что это, вне всяких сомнений, была его лучшая группа. Конечно, не вся информация в социальных сетях была достоверной, но эти конкретные студенты, казалось, никогда и ничего не принимали на веру без подтверждения из официальных источников. Он был так увлечен, так воодушевлен этим поколением, их небывалой силой и целеустремленностью, что провел весь день в поисках того, как можно адаптировать учебный процесс под современные реалии, чтобы удовлетворить голод стаи начинающих журналистов, чьи когти были острее, чем у него самого. В то утро Шмоер шесть часов подряд провел на занятиях, а когда в три часа дня добрался до своего кабинета в Колумбийском университете, его ждали несколько пропущенных звонков с незнакомого номера.

Мужчина поколебался, перезвонить или нет, но он был журналистом и не мог оставить вопрос без ответа, любопытство было у него в крови.

Шмоер набрал номер, и через три гудка женский голос ответил на звонок:

– Больница Нижнего Манхэттена, слушаю вас.

– Добрый день. У меня несколько пропущенных с этого номера. Что-то случилось?

– Ваше имя?

– Шмоер, Джим Шмоер.

– Минутку… Сейчас проверю… Нет, это какая-то ошибка. Мы не звонили никакому Джиму Шмоеру, – сказала женщина ровным тоном.

– Ошибка? Это какая-то бессмыслица. У меня четыре пропущенных звонка. Вы уверены, что не звонили мне специально?

– Четыре? Ладно. Подождите… – Голос, судя по всему, обратился к кому-то еще: – Ты звонила некоему Джиму Шмоеру, Карен? – До профессора донеслось серьезное «да», и он тут же заволновался.

– Что случилось? – испуганно спросил он.

– Секундочку, – ответил тот же голос, а затем его сменил более нежный и теплый: – Вы Джим Шмоер? Профессор Джим Шмоер?

– Да. В чем дело?

– Вы контактное лицо для экстренной связи… так, сейчас… вспомнить бы имя…

– Экстренной связи? О чем вы? О ком речь? Что случилось?

Профессора бросило в жар. Его родители жили в Нью-Джерси, и он подумал: возможно, с ними что-то случилось.

– Мои родители в порядке? Что случилось?

– Ваши родители? Нет, нет. Это молодая девушка. Ее зовут… Мирен Триггс, вы ее знаете?

27 ноября 2010

12 лет с момента исчезновения Киры Дайкер-Хайтс, Бруклин

– Мама, что происходит? – спросила Мила с пассажирского сиденья, испуганная и на грани истерики.

Она не была готова к миру. Ей было страшно, а вся ситуация была настолько новой и обескураживающей, что Кира отгораживалась от нее.

Айрис нажала на педаль газа, и машина двинулась на север, когда первые лучи солнца начали освещать небоскребы города, словно гигантские золотые столбы выделяющиеся на другом берегу реки.

– Здесь поверните направо, к Проспект-парку, – приказала Мирен, а по лицу Айрис катились слезы грусти. Рядом с этим парком жила Грейс Темплтон. Айрис не отрываясь смотрела на дорогу и время от времени смахивала слезы, понимая, что скоро все закончится. Их то и дело обгоняли другие машины: люди готовились начать новый день, не обращая внимания на кошмар, который вот-вот должен был закончиться.

– Кто вы? – спросила женщина. – Зачем вы это делаете? Почему вы хотите забрать у меня моего ребенка?

– Мама! Что происходит? – закричала Кира на всю машину.

– Вашего ребенка? Кира… эта женщина не твоя мать, – сказала Мирен, повышая голос.

– Что вы такое говорите? Мама, о чем она?

Внезапно Айрис резко нажала на газ. Она проигнорировала указания Мирен. Она не свернула к парку. Внутри все было готово взорваться. Разогнавшись, она выскочила на магистраль Белт-Паркуэй, в последний момент увернувшись от грузовика, который чуть не подрезал маленький «Форд».

– Что вы творите? – закричала Мирен. – Мы едем в дом ее настоящих родителей!

Магистраль пересекала Бруклин, поднимаясь над землей. Вдоль нее выстроились офисные здания и склады, оттеняя внушительные небоскребы Манхэттена, вырисовывающиеся вдали.

– Настоящих родителей? – недоуменно прошептала Кира.

– Не слушай ее, Мила. Она врет!

– Мне ей рассказать или вы сами? – угрожающим тоном спросила Мирен.

– Мама… что она имеет в виду?

В этот момент Айрис едва могла дышать. Давление внутри нарастало. Женщина не могла больше терпеть. Когда-нибудь правда должна была взорваться ей в лицо, но она всегда жила с иллюзией, что этого никогда не произойдет. Она всегда думала, скрывая прошлое, что заботится о своей дочери, своей малышке, своей принцессе, своей главной драгоценности, и эта вера защищала ее от болезненной и удушающей правды: она была ужасным человеком, она похитила ее и разлучила с настоящими родителями, которые могли бы дать ей гораздо лучшую жизнь. Айрис растила Милу в страхе перед внешним миром с единственным эгоистичным намерением: чтобы никто и никогда не отнял у нее девочку. Она больше не боялась последствий. Не боялась ни тюрьмы, ни пожизненного заключения, ни даже смертной казни; ее страшила лишь разлука с девочкой. И этот страх определял все ее существование. Домашнее обучение, отрыв от внешнего мира. По сути, Мила знала только двух людей: двух фальшивых родителей, для которых иметь ребенка было важнее, чем хорошо его воспитать, и которые при помощи обмана и страха превратили маленькую хихикающую девочку в подростка, изолированного от внешнего мира. Самая большая ошибка, которую могут совершить родители, – подрезать ребенку крылья, чтобы он не мог летать.