У них не было времени, чтобы привести мысли в порядок и разобраться: конечно же, Республика в любом случае от них не отступится; и перед ними никакая не инспекторша, а подготовленный воин; и все это – заранее продуманный спектакль. Но у них не было времени об этом подумать: они были слишком взволнованны и пристыжены позорным падением на пол их предводителя, они негодовали и хотели быстрее исправить положение.

– Згодны! Грабайла, біся! Задай гэтай казе![7]

Гусаковцы все, как один, были коренасты. Но Гробайло превосходил самого крепкого из них в ширине раза в полтора. Кулачный бой он не признавал и рассчитывал Веру просто заломать. Он подошел к ней и попытался схватить. Раньше из этой железной хватки не удавалось вырваться ни одному мужику, как бы здоров он ни был. Но до того как руки сомкнулись, последовала серия хлестких ударов по ногам и в шею, и Гробайло уже стоит на карачках, не понимая, почему пол ушел из-под его ног и почему теперь ему так тяжело дышать. Вера еще раз двинула его ногой, отчего Гробайло окончательно рухнул на пол, и сжала руками его голову, немного ее провернув.

– Ну так что? Вы бросаете оружие? Или я ломаю ему шею, и пробуем со следующим?

Вряд ли бы Вера смогла сломать шейные позвонки этому громиле. Но гусаковцы были слишком ошеломлены происходящим. Да тут еще тетка, скорее всего жена поверженного, кинулась через толпу, упала на колени и стала умолять:

– Не чапай яго, дзетачка! Дурны ен у мяне, але не злы. І хлопчыкаў у нас двое! Пашкадуй! Ратуй![8]

Потом визгливым голосом с истеричным наездом она выпалила в адрес мявшихся соплеменников:

– Чаго вылупіліся? Хопіць ужо! Дзеўку адолець не змаглі, куды ж вам з войскам ваяваць? Кідайце зброю![9]

На пол полетели копья, колы и железные арматурины. В помещение входили убры и армейцы со взведенными арбалетами. Где-то на заднем плане тревожно гагакали гуси. А в этой толпе стояли два брата-близнеца, мечтавших все детство побороть Гробайло – самого сильного мужика в их Гусаках, а теперь видевших, как запросто их мечту осуществила тощая девчонка.

Потеряв половину гусей (в качестве «компенсации за незаконную монополию и затраты на антимонопольную операцию»), потеряв саму монополию и будучи вынужденным платить ежегодный налог, не самое богатое поселение Гусаки стало нищать. Но не это стало главной причиной ухода близнецов из Гусаков. Они хотели научиться драться так, «як тая, якая пабіла Грабайлу».

Новых членов Вериной пятерки звали Павел и Александр. Но друг друга они называли Паха и Саха – они так кликали друг друга с тех пор, как только научились говорить. И эти странные имена-клички закрепились за ними в отряде. Они были не просто похожи, они были абсолютными копиями друг друга. Вернее, зеркальными отражениями. У обоих были свернуты носы, правда у Пахи – в правую сторону, а у Сахи – в левую, и это было единственной приметой, по которой их уже скоро стали отличать друг от друга.

Странно, но Паха и Саха отнюдь не жили душа в душу, как могло показаться сначала. С детства они валтузили друг друга, ползая по темной родительской каморке в своей веске. Только научившись биться кулаками, первые зуботычины братья посвятили друг другу. И любой спор по мало-мальскому поводу Паха и Саха обязательно заканчивали кулачным боем до первой крови. С возрастом, конечно, драки у них случались реже, трансформировавшись в беспрерывные ссоры с криками и взаимными оскорблениями. Но в Урочище даже поругаться у них не было времени. Лишь на какие-то полтора-два часа до отбоя. И братья вовсю использовали эти крупицы свободного времени:

– Ты, Паха, чаго? Прайсці не можаш, плечы занадта шырокія адгадаваў?[10] – задирается Саха, лежащий на верхней шконке и специально выставивший колено, чтобы Паха его задел.

– Я цябе не чапаў[11], – буркнул Паха, оскалившись в предвкушении своего любимого занятия.

– Як не чапаў?! Ледзь нагу не вывернуў![12]

– А ты свае бацылы да сябе падграбі, а не раскідвай на ўсю казарму!

– Гэта ў мяне бацылы? – спрыгнул со шконки Саха и схватил брата за грудки.

Со стороны ссоры белорусскоязычных братьев были уморительны и стали любимым представлением убров. Как только братья начинали задираться друг с другом, обитатели казармы поворачивались на своих шконках и, подставив руку под голову, устраивались поудобней, а то и подходили поближе, чтобы ничего не пропустить. Со временем такое внимание стало смущать Паху и Саху, и выяснять отношения они предпочитали потише или в каком-нибудь темном углу.

Вера иногда общалась с Пахой и Сахой в столовке. Она убеждала себя, что ей просто нужно получше узнать новых членов своего отряда. Но все же порой ее стыдила честная и в то же время предательская мысль об истинных причинах ее интереса к братьям. В Ментопитомнике она начала, а в Университете закончила переводить «Дзікае паляванне караля Стаха», а потом, уже не обращая внимания на карандашные надписи, несколько раз перечитала эту книгу. И поэтому она вправе была считать, что в какой-то мере владеет почти забытым языком своих далеких предков. А теперь ей представилась возможность часто слышать этот живой и неожиданно красивый язык. Только теперь она узнала, что «ч» ей надо было читать твердо, а «у» с черточкой – это почти «в». И Вера была единственной в отряде, кто практически без труда понимал обоих братьев.

Паха и Саха были не ахти какими рассказчиками, но из услышанного она составила определенное представление об их поселении. Там уважали силу, и мужчина, который мог всех побить (в последнее время – кузнец Гробайло), был самым уважаемым мужиком, кумиром подростков, которые им восхищались и в то же время спали и видели, как они его побьют. Мордобойные поединки в веске происходили по какому-то сложному графику несколько раз в год, но длились «до первой крови», поэтому никого там особо не калечили. Братья уже трижды безрезультатно сходились с Гробайлой, и именно он им нарушил вертикальное положение носов. Впрочем, это не мешало им в свободное от тренировок и драк время обучаться у Гробайлы кузнечному делу, помогая ему в кузнице. Они уже готовились, ежедневно дубася друг друга, к четвертому поединку, но тут Вера в две секунды развенчала их кумира, мгновенно заняв его место. Веру уважали и Фойер, и Паук, но преклонение перед нею Пахи и Сахи переходило все границы. Каким-то образом они узнали ее настоящее имя и в первое время обращались к ней «Цетка Вера», причем в слово «цетка», которым они называли почти свою ровесницу, они вкладывали безоговорочное признание ее абсолютного старшинства над ними. Вера сначала просила, потом требовала не называть ее теткой, но до братьев дошло это только тогда, когда после каждой «тетки» они получали чувствительный удар под дых или по почке.