До того не одну неделю, а может, и не один месяц я чувствовал на себе пристальное внимание Глэсс. Иногда ее взгляды ложились на меня едва заметным, но все же ощутимым грузом, и даже тогда я заметил, что она наблюдает за мной лишь в строго определенных ситуациях – как я на кухне накрываю на стол, как убираюсь в нашей детской, которая вечно казалась мне страшно неряшливой, как двадцать раз завязываю шнурки, пока обе петли у бантиков не будут действительно одинаковыми. Во всем этом, видимо, было что-то общее, что ускользало от меня самого, – и то, что было множество других дел, которыми я мог заниматься, не привлекая со стороны матери ровным счетом никакого подозрительного внимания, все только усложняло.

Теперь благодаря подарку в моей жизни стало на одну проблему больше. Создавалось впечатление, что Глэсс волновало только одно: когда же я наконец примусь за свою новую игрушку.

– Тебе не нравится, дарлинг?

Я качал головой.

– Но почему? Тереза заплатила за него столько денег – и это такой прекрасный мяч, Фил, посмотри!

– Нет!

Во мне не просыпалось ни малейшего желания иметь к нему какое-либо отношение – ни бездумно гонять его по любому свободному пространству, ни еще более бессмысленно стучать по нему носком ноги, как это постоянно делали на переменах мои одноклассники. Даже при всем желании я ничего хорошего не мог найти в этих дурацких черно-белых лоскутках, разве что сама круглая форма навевала мне приятные ассоциации с елочными игрушками и мыльными пузырями. Как только Глэсс перестала меня преследовать, он был благополучно забыт в одном из многочисленных пыльных углов Визибла. Впервые я был благодарен судьбе за то, что их было настолько много, что обыскать все отняло бы слишком много времени. Жаркими летними днями сотни маленьких, юрких ос-наездниц с невероятной скоростью вгрызались в рыхлую древесину, чтобы отложить в заброшенных щелях свои яйца, и в глубине души я надеялся, что из них хотя бы иногда вылупляются личинки, поедающие именно изделия из кожи.

В один из теплых летних деньков, когда мы вернулись из школы, на моей кровати нас встретил ни много ни мало мяч, за это время ничуть не утративший своего первозданного уродства. За три месяца я успел позабыть не только об его существовании, но и о рождавшихся в моей голове коварных планах его уничтожения, но с его появлением все эмоции всколыхнулись с прежней силой. Она его нашла. Поначалу я решил, что вот это скользкое, огромное, отвратительное нечто Глэсс просто положила на видное место, как кладут любую потерянную и случайно найденную вновь игрушку, чтобы обрадовать бывшего владельца, и, недолго думая, быстро спрятал его подальше под кровать. Мне и в голову не могло прийти, что его возвращение в мою жизнь было лишь прелюдией к спектаклю, тщательно продуманному и разыгранному затем Глэсс и Терезой, но, к сожалению, не принесшего мне и малой толики того удовольствия, которое, по всей вероятности, я должен был испытать.

В ближайшую субботу на пороге дома появилась Тереза. Вот уже несколько дней стояла чудная погода, и, несмотря на то что июнь только-только начинался, в доме уже ощущалась жара. Мы собрались на пикник, Диана запихнула в отдельный мешочек свою куклу и прочую дребедень, и мы отправились на ту самую лужайку на берегу реки, которая вызывала во мне воспоминания о том злополучном разговоре, что имел в моей жизни столь далеко идущие последствия. По дороге я почти бессознательно ощупывал уши, чтобы убедиться, что они не обрели вдруг свою первоначальную форму.

– Давай поиграем, Фил, – объявила Тереза, не успев поставить корзину на землю.

– Во что?

– В одну веселую игру. Скорее даже это не игра, а испытание, – объяснила она. – На самом деле три маленьких испытания. Но если ты все их пройдешь, то получишь прекрасный подарок!

При слове «подарок» Диана обернулась и посмотрела на нее с нескрываемой надеждой. Светловолосая, вечно писающая кукла со всей очевидностью ее не устраивала.

– Это такая игра, в которую мы можем поиграть только с Филом, – тут же объявила Тереза в ее сторону.

Диана кивнула и отвернулась. Громко выражать свое недовольство было ей не свойственно. Я тут же почувствовал себя не в своей тарелке. Очередной подарок не привлекал меня ничуточки, будь он даже во сто крат прекрасней, чем обещали, – в конце концов, прекрасного футбольного мяча мне уже и без того хватало, и было совершенно ясно, что наши представления о прекрасном могут существенно разниться. С другой стороны, во мне проснулось некоторое любопытство – которое тут же угасло, как только Глэсс, к моему ужасу, извлекла из корзины злополучный предмет и вручила его Терезе. На лице последней засияла торжествующая улыбка.

– Не бойся, Фил, это всего лишь игра.

Она зажала мяч под мышкой. Я почуял неладное.

– Ты готов?

Я кивнул.

– Итак, первое испытание, – с расстановкой произнесла Тереза, – свистнуть!

– Что?

– Свистнуть! Это совсем легко, смотри, я тебя научу.

Она бросила мяч и засунула два пальца в рот. Раздался такой оглушительный, резкий свист, что мне показалось, будто по сверкающей поверхности воды от страха побежала рябь.

– Вау! – воскликнула Глэсс, которая, скрестив ноги, сидела на расстеленном одеяле и крутила толстую, похожую на кулечек сигарету.

– А теперь ты, – приказала Тереза.

Поколебавшись, я, как она, засунул в рот большой и указательный пальцы и принялся дуть, но изо рта у меня не вырывалось ничего, кроме громкого сопения. Под чутким руководством, куда надо ставить пальцы и как прижимать к зубам язык, я снова повторил весь процесс, на этот раз залив слюной весь подбородок и воротник, но даже запихнув себе в рот пол-ладони и чуть было не подавившись, я не добился ничего, кроме позывов к тошноте.

– Не расстраивайся, с первого раза ни у кого не получается. Но ты молодец! – Тереза приподняла мою голову, взявшись пальцем за подбородок, улыбнулась и потрепала меня по затылку. – Перерыв, – объявила она, плюхнувшись на одеяло рядом с Глэсс.

Молодец? У меня же ничего не получилось!

Глэсс закурила сигарету, сделала две затяжки и передала ее Терезе. Серо-голубые клубы дыма, как маленькие туманные зверьки, поднимались по воздуху и плыли над лужайкой. Их запах приятно щекотал нос и напоминал мокрую свежескошенную траву и одновременно сахарную глазурь. Я старался думать, что дело было именно в самом запахе, а не в том, что обе безостановочно хихикали, но меня утешало, что, пока они заняты этим, им нет дела до того, умею я свистеть или, как выясняется, нет.

– Второе испытание, – радостно заявила Тереза, потушив сигарету; немного пошатываясь, она поднялась с травы и ткнула пальцем в мяч. – Будем бросать!

– Я больше не хочу.

– Ну пожалуйста, дарлинг, – заискивающе прощебетала Глэсс. – Сделай это ради меня!

Я беспомощно обернулся к Диане, но она уютно сидела на травке, причесывала куклу и в сотый раз заставляла ее пи́сать, и я ощутил укол зависти. Чтобы кукла писала, ее надо было напоить, и каждые несколько минут Диана бегала к реке, чтобы набрать воды в специальную бутылочку. Все эти странные испытания, выпавшие в тот день на мою долю, казалось, ничуть ее не интересовали. Глэсс по-прежнему умоляюще на меня смотрела.