Наверху Владычицы данных правили своей цифровой вселенной. Внизу Молли Доран хранила забытую историю.

В каморке Молли стоял письменный стол, сбоку от него – трехногий табурет, а перед столом оставалось место для инвалидной коляски.

– Значит, вот куда тебя определили.

– А то ты не знал.

– Ты же помнишь, я по гостям не хожу. Никогда не был душой компании.

– В этом мы с тобой похожи, Джексон. – Молли ловко вкатила инвалидную коляску на место. – Садись, не бойся. Он даже тебя выдержит.

Лэм опустился на табурет, недовольно взглянул на обитую бархатом колесницу:

– Кто бы говорил.

Смех Молли звучал на удивление звонко, будто колокольчик.

– А ты не изменился, Джексон.

– А зачем мне изменяться?

– Ты столько лет провел под прикрытием, притворялся кем-то другим и в конце концов утратил всякое притворство. – Она покачала головой, будто что-то вспомнив. – Не прошло и пятнадцати лет, а ты тут как тут. Что тебе понадобилось?

– Николай Катинский.

– А, мелкая рыбешка, – сказала Молли.

– Да.

– Шифровальщик. В девяностые они приплывали к нам целыми косяками.

– А этот приплыл с частью пазла, – сказал Лэм. – Но пазл никак не складывался.

– Да-да, ни с края, ни с уголка. Просто кусочек неба. – Сейчас, когда они добрались до сути дела, лицо Молли изменилось, на густо напудренных щеках проступил естественный румянец. – Он утверждал, что слышал о цикадах, о призрачной агентурной сети, которую организовал другой призрак.

– Александр Попов.

– Точно, Александр Попов. Очередная игра, затеянная московским Центром до того, как вся система рухнула.

Лэм кивнул. Здесь было душно и жарко, и он вспотел.

– На него есть какие-то документы?

– А что, в Твари этого нет?

Тварью Молли Доран собирательно именовала весь ассортимент всевозможных баз данных Конторы, поскольку отказывалась признавать их по отдельности, справедливо полагая, что, когда в них произойдет сбой – а это рано или поздно случится, – разница между ними не будет иметь никакого значения, ведь все темные экраны похожи друг на друга. А вот у Молли всегда найдется свечка.

– Там есть кое-какие факты, – сказал Лэм. – И записи его допросов. Ты же знаешь, Молли, нынешние сосунки считают, что двадцатиминутная видеозапись дороже тысячи слов. Но мы-то с тобой понимаем, что к чему.

– Ты решил ко мне подольститься, Джексон Лэм?

– Если ты настаиваешь, то да.

Она снова рассмеялась, и смех бабочкой запорхал между стеллажей.

– Знаешь, одно время я боялась, что ты собираешься переметнуться в стан врага.

– В ЦРУ, что ли? – оскорбленно уточнил Лэм.

– Нет, в частный сектор.

– Ха. – Он покосился на свою замызганную незаправленную рубашку, сбитые носы туфель и расстегнутую ширинку, словно бы давая себе оценку. – Вряд ли меня там примут с распростертыми объятьями. – Застегивать ширинку он явно не собирался.

– Да уж. Теперь я точно знаю, что зря боялась. – Молли отъехала от стола. – Сейчас проверю, что там у нас есть. А ты пока займись делом: поставь чайник.

Она направилась к стеллажам, и оттуда до Лэма донеслось:

– А если закуришь, я тебя птахам небесным скормлю.

Все оставалось прежним.

Неужели Ривер заснул? Быть такого не может. Наверное, он самым натуральным образом впал в забытье, потому что тело не выдержало напряжения. В мыслях мелькали всевозможные кошмарные образы, и среди них – воспоминание: страница из альбома Келли Троппер, стилизованный городской ландшафт с высоченным небоскребом, в который зигзагом бьет молния.

А сейчас все оставалось прежним, и все кости ломило до хруста. Или это потрескивали ветви дерева под ветром, царапая обвалившиеся стены заброшенного здания.

– Вот мы и приехали, – сказал Томми Молт.

Посасывая кончик шариковой ручки, Лэм перелистывал досье Катинского. Времени на это ушло немного.

– М-да, негусто, – сказал он.

– Он представлял интерес лишь потому, что упомянул о цикадах, – сказала Молли. – Разумеется, приняли его не по первому разряду. Проверили биографию, убедились, что он тот, за кого себя выдает, и отправились ловить рыбку покрупнее.

– Родился в Минске, работал диспетчером на транспорте, привлек внимание особистов, впоследствии двадцать два года проработал в московском Центре.

– Впервые о нем узнали в декабре семьдесят четвертого, когда Контора раздобыла списки сотрудников Центра.

– Но завербовать его ни разу не пытались, – сказал Лэм.

– Если бы пытались, досье было бы обширнее.

– Странно, что его вообще оставили без внимания.

Он положил папку на стол и уставился на сумрачные стеллажи. Шариковая ручка во рту медленно приподнялась, опустилась и снова поднялась. Лэм рассеянно сунул руку в расстегнутую ширинку и начал почесываться.

Молли Доран отпила чай.

– Значит, так, – наконец сказал Лэм; в тишине архива стало еще тише, потому что Молли задержала дыхание. – А если он не мелкая рыбешка? Если на самом деле он – большая рыба, просто притворяется мелочью? Думаешь, такое возможно, Молли?

– Вообще-то, это странно. Зачем ему прибедняться? Его же запросто могли бортануть.

– Да, странно, – согласился Лэм. – Но все-таки мог он на такое пойти?

– Притвориться шифровальщиком? Да, конечно. Если он был большой рыбой, то вполне мог такое подстроить.

Они переглянулись.

– По-твоему, он из пропавших? – спросила Молли. – Из тех, кто исчез из виду, когда распался Союз?

Таких было немало. Некоторые, скорее всего, распрощались с жизнью, но многие уцелели и, сменив личину, теперь процветали.

– Вполне возможно. Наверное, он один из тех кремлевских умов, которые доставили нам столько неприятностей. Из тех, кто, проиграв войну, ушел с арены, но не желал провести всю оставшуюся жизнь под пятой победителей.

– Но это означает, что внести фамилию в список сотрудников надо было загодя, много лет назад. Без всякой надежды на то, что этот список попадет к нам… – Молли осеклась. – Ох, вот оно что…

– Вот именно что ох, – кивнул Лэм. – Ты не знаешь, как этот список к нам попал?

– Попробую узнать, – нерешительно сказала Молли. – Может быть.

Он помотал головой:

– Ладно, тут особой срочности нет. Не сейчас.

– Но все равно, – сказала Молли. – В таком случае он сделал это задолго до того, как заподозрил, что ему оно понадобится. Декабрь семьдесят четвертого? Тогда никто и не представлял себе конца. Ни в мечтах, ни в страшных снах.