Но здесь вся соль состоит в том, что новое открытие Музея современного искусства является крупнейшим из всех возможных открытий галерей. Когда он заново открывается после реконструкции, это становится событием государственной важности. Жена президента Соединенных Штатов произносит реинаугурационную речь. На церемонии присутствуют члены кабинета министров, дипломаты, а также Эддай Стивенсон, представитель Соединенных Штатов в Организации Объединенных Наций. Здесь также присутствуют священнослужители — один известный чикагский проповедник зачитывает текст обращения Пауля Тиллиха, знаменитого теолога, который ради такой оказии приготовил специальную проповедь. Новое царство святого человеческого духа!

Если много лет тому назад какая-нибудь славная женщина, обремененная недвижимостью на миллион долларов, захотела бы каким-либо благочестивым образом избавиться от своих денег, она передала бы их церкви. А сегодня миссис И. Пармали Прентайс оставила оба своих городских дома на Западной 53-й улице музею. И решительно всем это кажется вполне должным и естественным. Теперь подходит очередь нового крыла. Будьте уверены, никакой церковный строительный фонд (не считая, пожалуй, некоторых мормонских церквей) никогда с такой скоростью не пополнялся. Народ тут же принялся забрасывать музей десятками, сотнями тысяч, миллионами долларов. В банкетном зале Дэвид Рокфеллер простирает свою здоровенную правую ручищу в сторону председателя кампании по сбору средств, Гарднера (Майка) Коулса, по совместительству издателя, который, вовсю сверкая зубами, стоит тут с большим красным цветком в петлице.

А затем Дэвид Рокфеллер начинает вслух вспоминать о том, как еще в 1928 году он маленьким мальчиком прислушивался к разговорам сидевших у них в гостиной мистера Джона Д. Рокфеллера-младшего и его супруги, Лиззи Блисс, а также А. Конджера Гудьира, Паркинсонов и всех прочих. Они тогда как раз обсуждали основание Музея современного искусства, что прямо на следующий же год и осуществили. Современное искусство не вело в Америке никакой напряженной борьбы — во всяком случае, не с Рокфеллером, Гудьиром, Блисс — со всей этой неотразимой золотой облаткой. Упомянутые персоны обнаружили современное искусство в Европе, где оно было модным еще в 1920-х годах. А в Соединенных Штатах оно стало модным с того момента, как вышеупомянутая группа в 1929 году основала Музей современного искусства. По сути, им пришлось отправиться в провинции и околачивать там кусты, чтобы найти оппозицию современному искусству, достаточную для того, чтобы придать проекту ощущение духовной миссии, озорного вызова и острой пикантности. А сегодня… сегодня они собираются за спиной современного искусства в «каффеклатчах» у супермаркетов в Вифезде.

Всего лишь шесть сотен людей оказалось возможным пригласить на обед в честь нового открытия Музея современного искусства, и по этому поводу было немало душевных страданий. Снаружи шесть тысяч других деятелей культуры, которым позднее предстоит стоять по ту сторону белых лент в саду, по-прежнему выстраиваются в цепочку перед новым главным входом. Просто чудесно! Бедняки (бедные художники) откровенно это место пикетируют: полиция теснит бедных художников и простых зевак за баррикады перед Америка-Хаусом и другими домами через дорогу. Художники маршируют с плакатами, на которых начертаны большие вопросительные знаки. Эти художники являются членами Ассоциации художников-арендаторов, и вопрос, который они задают, звучит следующим образом: «Какое отношение вы, жирные, шикарные, роскошные, накрахмаленные потребители культуры, на самом деле имеете к искусству? Что вы сделали для того, чтобы город Нью-Йорк помог нам — подлинным творцам искусства и будущих открытий, носителям священного стандарта — сохранить наши чердаки?» Их вождь, Жан-Пьер Мерль, худой и невысокий мужчина с совершенно невероятными усами, носится туда-сюда по улице, передавая в музей различные манифесты и воззвания, раздавая значки с символом движения — вопросительным знаком.

Внутри здания Уильям Верден, бывший американский посол в Бельгии, вещает, со всех сторон окруженный желтым войлоком. Войлок оторачивает стены помещения, неся на себе преувеличенные подписи всего пантеона — Пикассо, Матисса, Сезанна, Брака, Джексона Поллока и, понятное дело, самого Роберта Раушенберга. За столиком Хантингтона Хартфорда сидит Эдвард Стейхен, бессмертный фотограф восьмидесяти пяти лет от роду. Если этот патриарх поднимет взгляд от столешницы, он узрит на желтом войлоке собственную подпись в метр вышиной. Напротив Стейхена расположилась за столиком его жена Джоанна. Ей всего лишь тридцать один год, и она сидит с улыбкой королевы, которая никаких своих секретов не выдает. У Стейхена длинная, окладистая борода, ровно подрезанная в самом низу. Он носит прозрачные пластиковые очки и сидит с прямой спиной. Если хорошенько присмотреться, можно тут же увидеть идущую поперек переда его рубашки пурпурную ленту шелка с маленькими тафтовыми лужицами тени на ней и, быть может, солнечные диски с лучами, рассыпанные по его смокингу. Понятное дело. Что такое Музей современного искусства, как не Американская академия? Королевская академия в Лондоне — Национальная академия в Париже — сотня, тысяча обедов с хрустальными тонкозубыми вилками для омаров, пожилыми эстетами, искусством, разговорами о чести и национальном достоянии. Кто-то встает и вручает Стейхену бархатную сумочку сливового цвета. Фотограф напряженно вглядывается сквозь пластиковые очки, а затем этак небрежно развязывает шнурки. Оказывается, это подарок от Ширли Вердена, брата посла, приуроченный к открытию в музее новой фотографической галереи, названной в честь Стейхена. Стейхен лезет рукой в сумочку и вытаскивает оттуда миниатюрный серебряный подсвечник. Хантингтон Хартфорд тянется посмотреть, миссис Эдвард Хоппер тоже тянется посмотреть. Фотограф ставит подсвечник на стол, а бедные художники тем временем продолжают выкрикивать требования в защиту своих чердаков перед Америка-Хаусом.

Шестьсот ведущих художников были приглашены на открытие Музея современного искусства после реконструкции. Не считая тех двенадцати, которые также были приглашены на обед, все они ждут на скульптурной террасе. Примерно в половине десятого отобедавшие покидают банкетный зал, а за белыми лентами в саду уже упаковано шесть тысяч меньших по значимости деятелей культуры. Никакого света на террасе не горит, и шестьсот художников ждут там, точно священные монстры в загоне. А шестьсот отобедавших гостей следуют за миссис Джонсон. Суетливая, толкающаяся локтями процессия подобна некоему летучему клину, врезающемуся в художников на террасе и оттесняющему их обратно в угол.

Шестьсот священных «эго» получают нешуточную трепку. На террасе темно, да и в любом случае никто не узнает этих проклятых художников, особенно облаченных во фраки. Невесть как там вдруг материализуется Жан-Пьер Мерль со своими значками, несущими на себе знак вопроса, и некоторые художники, почетные гости, начинают говорить: «Эй, приятель, дайте-ка мне один из этих чертовых значков, а то уже надоело, как нас тут охаживают».

Дж. ___, абстрактному экспрессионисту, этого ___ уже по горло хватило. Вовсю толкаясь и пихаясь локтями, он спускается по лестнице с террасы. По пути Дж. ___ бросает гневные взоры на бернсовскую охрану, на Бейби Пейли, пусть даже она выглядит на миллион долларов, а затем вдруг натыкается на Малыша Александра, свисающего с козы Пикассо. Тут он резко останавливается.