значение этих психологических истин, при всей очевидности последних. У великих западных демократий тут больше шансов, если они будут воздерживаться от тех войн, которые всегда соблазняют поверить во внешних врагов и в желательность внутреннего мира. Заметная склонность западных демократий к внутренним разногласиям – как раз то обстоятельство, которое могло бы вывести их на более обнадеживающий путь. Но я боюсь, что эта надежда будет развеяна теми, кто все еще убежден в ценности противоположных устремлений, в пользе уничтожения личности и расширения влияния фикции, именуемой государством. Психолог твердо верит в человека как единственного носителя разума и жизни. Общество и государство получают свои черты от психического состояния индивидуума, они состоят из индивидуумов и организации последних. При всей своей неоспоримости этот факт еще недостаточно прочно утвердился в коллективном мнении, так что люди продолжают употреблять слово «государство», как бы подразумевая некоего сверхчеловека, наделенного неисчерпаемой силой и находчивостью. Сегодня от государства ожидают того, чего никто не ожидает от отдельного человека. Опасный склон, ведущий вниз к психологии масс, начинается с этого правдоподобного мышления обилием цифр, с точки зрения могущественных организаций, где индивидуальность сводится к простому шифру. Все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает к жизни в бессознательном человека столь же нечеловеческие силы. Вызываются тоталитарные демоны – вместо осознания того, что на самом деле возможен только бесконечно малый шаг вперед в нравственной природе личности. Разрушительная сила нашего оружия сверх всякой меры возросла, и это обстоятельство ставит перед человечеством психологический вопрос: сообразуется ли умственное и нравственное состояние людей, облеченных властью применять это оружие, с чудовищностью возможных последствий?

XIII. Послесловие к «Очеркам современных событий»[254]

458 Германия задала миру чрезвычайно непростую задачу, которую необходимо рассматривать с разных сторон. Психологический аспект – лишь одна из множества граней этой задачи. Как психолог я, естественно, склонен считать ее важной, но предоставлю читателю возможность составить собственное мнение по этому вопросу. Мой профессиональный интерес к психологии бессознательного часто позволяет выявлять намерения, скрытые от сознания, существующие, так сказать, в зачаточном состоянии; эти намерения бессознательного готовы прорваться в сознание задолго до того, как у индивидуума вообще появятся догадки о содержаниях его психики. О том, что зреет в бессознательном немцев, я начал задумываться почти тридцать лет назад (среди моих пациентов в те дни встречались немцы) и еще в 1918 году я писал: «По мере того, как христианское мировоззрение теряет свое значение, все громче и суровее звучит клич “белокурой бестии” (blonde Bestie) из подземной темницы; эта бестия готова в любой миг вырваться наружу – с разрушительными последствиями для мира»[255].

459 Едва ли нужен талант Эдипа[256], чтобы догадаться, кто имелся в виду под «белокурой бестией». Впрочем, сам я полагал, что под «белокурой бестией» следует понимать не одну только Германию, что за этим образом скрывается первобытный европеец как таковой; он постепенно становился все заметнее благодаря непрерывно возрастающей массовой организации общества. В той же статье я писал: «Даже первобытное недоверие к соседнему племени – недоверие, которое, как нам казалось, мы давно переросли благодаря всемирным организациям, – вновь напомнило о себе в этой войне, раздувшись до чудовищных размеров. Дело уже не в том, чтобы просто сжечь соседнюю деревню или отрубить несколько голов: целые страны лежат в руинах, миллионы людей истреблены. Враждебная нация лишается даже крупицы достоинства, а наши собственные недостатки проявляются в других народах – в фантастически преувеличенном виде. Где сегодня высшие умы, способные к размышлению? Если они вообще существуют, то на них никто не обращает внимания: зато налицо всеобщее неистовство, всеобщая обреченность, от которой индивидуум бессилен защититься. В этом коллективном безумии, к слову, виноват и каждый человек по отдельности, ведь нации состоят из индивидуумов. Поэтому каждый должен решить для себя, какими средствами и способами он может противодействовать злу. Наше рационалистическое отношение побуждает думать, что мы можем творить чудеса, используя международные организации, законы и прочие благие намерения. Но в действительности только изменение личного восприятия способно привести к обновлению духа нации. Все начинается с личности»[257].

460 В годы Первой мировой войны я написал статью, впервые опубликованную на французском языке, а позднее расширенную до отдельной книги, изданной в Германии в 1928 году[258]. Затрагивая среди прочего тему массовой психологии, я утверждал следующее: «Общеизвестно, что нравственность общества в целом обратно пропорциональна его размеру; чем больше количество индивидуумов, тем сильнее стираются индивидуальные различия, вместе с которыми ослабевает и нравственность, целиком зависящая от нравственного чувства личности и от необходимой ей свободы. Следовательно, каждый человек, будучи в обществе, в известном смысле бессознательно хуже себя самого как такового; он подчиняется обществу и в этом отношении избавляется от своей индивидуальной ответственности. Любая большая компания, состоящая из замечательных по отдельности людей, обладает моралью и интеллектом неповоротливого, глупого и жестокого животного. Чем крупнее организация, тем неизбежнее становятся в ней безнравственность и слепая глупость. (Senatus bestia, senatores boni viri[259].) Общество, автоматически выпячивая все коллективные качества в своих отдельных представителях, ставит во главу угла посредственность, тяготеющую к легкому, безответственному бытию. Индивидуальность неизбежно загоняется в угол… Без свободы не может быть нравственности. Наше восхищение великими организациями улетучивается, когда мы осознаем другую сторону чуда: оно достигается за счет накопления и превознесения всего примитивного в человеке, за счет неизбежного разрушения его индивидуальности в интересах чудовища, которым на самом деле является всякая крупная организация. Современный человек, более или менее схожий с коллективным идеалом, превратил свое сердце в вертеп убийц, в чем просто удостовериться по анализу его бессознательного, пусть сам он нисколько не обеспокоен этим фактом. В силу же того, что обычно он приспосабливается к своему окружению[260], не приходится сомневаться в том, что и откровенная гнусность со стороны его группы не будет беспокоить этого человека – пока большинство его товарищей продолжит непоколебимо верить в высокую нравственность своей социальной организации».

461 В той же работе я высказал почти банальную истину: «Даже наилучшее, именно потому, что оно лучшее, содержит в себе семя зла, из которого не может выйти ничего дурного, а выходит лишь добро». Я особо подчеркиваю это замечание, поскольку оно побуждало меня к осторожности всякий раз, когда мне приходилось судить о каком-либо конкретном проявлении бессознательного. Содержимое коллективного бессознательного, то есть архетипы, с которыми мы имеем дело при любом возникновении психических массовых феноменов, всегда биполярно, всегда имеет как положительную, так и отрицательную сторону. При очередном проявлении архетипа положение