тогда случится новая мировая война или разрушительная революция. Вместо того чтобы изнемогать во власти диких зверей, землетрясений, оползней и наводнений, современный человек страдает от стихийных сил собственной психики. Эта мировая сила значительно превосходит все другие силы на земле. Эпоха Просвещения, лишившая природу и человеческие инстанции богов, забыла о боге Ужаса, обитающем в человеческой душе. Страх Божий перед подавляющим превосходством психического вполне, во всяком случае, оправдан. Но это все, конечно, звучит крайне абстрактно. Всем известно, что разум, этот хитрый дурачок, способен выражать мнения ровно так, как ему заблагорассудится. Совсем иначе обстоит дело, когда объективная психика, твердая, как гранит, и тяжелая, как свинец, противостоит человеку в форме внутреннего переживания и обращается к нему с такими словами: «Вот как будет и как должно быть». Человек ощущает себя призванным, подобно коллективу, когда начинается война, революция или какое-то иное безумие. Недаром наш век взывает к личности-искупителю, к тому, кто сможет освободиться от тисков коллектива и спасти хотя бы собственную душу, кто зажигает луч надежды для других, возвещая, что нашелся, по крайней мере, один человек, которому удалось вырваться из оков фатального отождествления себя с групповой психикой. Группа в силу своей бессознательности не имеет свободы выбора, и поэтому психическая деятельность протекает в ней как неуправляемая сила природы. В результате запускается цепная реакция, которая останавливается только посредством катастрофы. Народ жаждет узреть героя-драконоборца при первых признаках опасности со стороны психических сил; отсюда и берется призыв к личности»[275].

472 Не стану утомлять читателя дальнейшими цитатами. Конечно, я никогда не предполагал, что подобные наблюдения окажут сколько-нибудь заметное воздействие, но мне, разумеется, и в голову не приходило, что настанет время, когда меня будут упрекать в том, что я, мол, ни словом не обмолвился обо всем этом до 1945 года, то есть до моей статьи «После катастрофы». Когда Гитлер захватил власть, для меня стало совершенно очевидным, что в Германии торжествует массовый психоз. Но я не мог не признавать того факта, что смотрю на Германию, на цивилизованную европейскую нацию с культом морали и дисциплины. Поэтому окончательный результат явно массового движения все еще виделся мне неопределенным, да и сама фигура фюрера поначалу представлялась двойственной. Да, в июле 1933 года, прочитав в Берлине ряд лекций, я получил крайне неблагоприятное впечатление от поведения нацистской партии и от личности Геббельса. Но негативное восприятие казалось скороспелым, ибо я знавал немало несомненных идеалистов, которые старательно доказывали, что все это – не более чем неизбежные злоупотребления, какие свойственны всякой великой революции. Признаю, что чужестранцу в ту пору было действительно непросто составить ясное суждение. Как и многие мои современники, я испытывал сильные сомнения.

473 Благодаря психиатрической практике и привычке иметь дело с пациентами, которым угрожает натиск бессознательных содержаний, я понимал, что с терапевтической точки зрения крайне важно укреплять, насколько возможно, сознательную установку и стремление к осознанию, дабы появилась возможность перехватить и усвоить содержания, которые рвутся к сознанию. Эти содержания сами по себе не обязательно деструктивны: они амбивалентны, и от конституции перехватывающего сознания всецело зависит, предстанут ли они проклятием или благословением.

474 Национал-социализм оказался одним из тех психологических массовых явлений, одной из тех вспышек коллективного бессознательного, о которых я говорил почти двадцать лет подряд. Движущие психологические силы массового движения по своей сути архетипичны. Каждый архетип содержит в себе низшее и высшее, зло и добро, а потому способен приводить к диаметрально противоположным результатам. Так что исходно невозможно сказать, чего нам ожидать – плохого или хорошего. Медицинский опыт советовал повременить с выводами; этот опыт вообще не допускает поспешных суждений, не торопится выносить приговоры и готов полагаться, образно выражаясь, на «справедливый суд небес». Вовсе не желая наносить смертельный удар осажденному сознанию, опыт пытается усилить силы сопротивления через прозрение, чтобы зло, скрытое в каждом архетипе, не овладело индивидуумом и не навлекло гибель. Задача терапевта состоит в том, чтобы воплотить в реальность положительные, ценные, живые качества архетипа, которые рано или поздно непременно будут усвоены сознанием; в то же время он старается помешать воздействию разрушительных, пагубных склонностей. В том отчасти и состоят обязанности врача, что он должен выказывать толику здравого оптимизма даже в самых тяжелых обстоятельствах, чтобы спасти все, что еще можно спасти. Он не может позволить себе чрезмерного уныния из-за фактически или мнимо безнадежной ситуации, даже если сам при этом подвергается опасности. Кроме того, не следует забывать, что Германия вплоть до прихода национал-социалистов к власти была одной из наиболее дифференцированных и культурных стран на планете; для нас, швейцарцев, она выступала той духовной сокровищницей, с которой мы были связаны кровными узами, языком и дружескими отношениями. Я хотел сделать все, что было в моих слабых силах, чтобы не допустить разрыва этих культурных уз, ведь культура – наше единственное оружие против страшной опасности массового сознания.

475 Если архетип не воплощается в жизнь сознательно, нет оснований думать, будто он воплотится именно в своей благоприятной форме; напротив, тем выше шанс на деструктивную регрессию. Такое впечатление, что психика наделяется сознанием как раз для того, чтобы предотвратить возникновение подобных деструктивных возможностей.

475а Поводом к публикации моей статьи «После катастрофы» послужило интервью, текст которого разошелся по прессе без моего ведома. Я счел необходимым немедленно опубликовать подлинное изложение своих взглядов. Очень многие предпочли не заметить, к слову, что я не возлагаю на немцев ни нравственную, ни коллективную вину, что я говорю исключительно о вине как психологическом явлении. Этому вопросу я уделил пристальное внимание в своей статье. Будучи швейцарцем, я не вправе выносить суждения о других народах, поскольку Швейцария сама породила много – увы, слишком много – изменников; в сотрудничестве с коррумпированным руководством ряда концлагерей страна, подарившая миру Песталоцци[276], внесла достойный сожаления вклад в развитие педагогической и психологической эмпатии, а наши «восстания в миниатюре» суть признаки постыдного духовного разлада. Посему не пристало мне, уроженцу этой страны, судить других[277].

476 Возвращаясь к вопросу о «немецкой психопатии»: я по-прежнему убежден в том, что национал-социализм был тем самым массовым психозом, о котором столько было сказано. События в Германии можно объяснить, на мой взгляд, только аномальным душевным состоянием общества. Но я открыт для обсуждения, если кто-нибудь сможет доказать, что феноменология национал-социализма восходит к нормальному составу психики. В Италии массовый психоз принял несколько более мягкую форму. Россия может сослаться в качестве оправдания своих потрясений на низкий уровень народного образования до революции. Но Германия – страна высокой культуры; тем не менее