В своем посвящении Смит вспоминал, что, когда он посетил умирающего философа, Юм как раз читал античную сатиру о Хароне, лодочнике в древнегреческом мифе, перевозящем души умерших через реку Стикс в царство мертвых. В сатире некоторые души вступают в диалог с Хароном, пытаясь отложить свое путешествие, и Юм «развлекался, придумывая шутливые оправдания, с которыми мог бы обратиться к Харону, и воображаемые грубые ответы со стороны Харона». Сначала Юм предположил, что он попросил бы больше времени для подготовки нового издания своих работ. Харон же возразил бы, что это станет прелюдией к еще большему количеству изданий и еще большим задержкам. И тогда, по словам Смита, Юм изобрел другую тактику:

Смит смягчил шутку Юма в своем пересказе для публики. В частном письме он упомянул, что Юм планировал попросить Харона подождать, «пока я не буду иметь удовольствие увидеть закрытыми церкви, а духовенство отправленным восвояси»[638]. Другой свидетель этой сцены рассказал по секрету, что Юм упоминал не «распространенные системы суеверий», а «христианские суеверия». Это было важное различие. В те дни было приемлемо критиковать суеверия или фанатизм вообще, но правила приличия не допускали открытой критики самого христианства. Если бы настоящие слова Юма были процитированы, скандал был бы еще больше. Смит, как и проницательный Юм, знал о тонкой грани, разделяющей авторов, чьи произведения не одобрялись, но разрешались, и тех, чьи книги нельзя было держать в доме.

Еще одним посетителем умирающего Святого Давида был Джеймс Босуэлл, восторженный поклонник и биограф Сэмюэля Джонсона. У него было нездоровое влечение к умирающим грешникам. Босуэлл записал в своем дневнике:

Босуэлл был сражен: «Перед лицом человека такой мощи… умиравшего в убеждении окончательности смерти, я не мог не уступить на миг сомнениям». Босуэлл часто обсуждал этот случай с доктором Джонсоном, который заверил его, что Юм, вероятно, лгал, утверждая, что не боится смерти[640]. Когда Босуэлл сообщил, что Юму «одинаково легко думается как о том, что его не будет после этой жизни, так и о том, что его не существовало до момента рождения»[641], Джонсон парировал, что в таком случае «он сумасшедший». Сам Джонсон жил в постоянном страхе смерти. Он сказал Босуэллу, что «вся жизнь – это лишь избегание мыслей о смерти»[642]. Лишь это было уместно для христианина, согласно проповеди, позже прочитанной в Оксфорде и противопоставлявшей смерть праведного Джонсона и грешного Юма. Христианину надлежит беспокоиться о смерти, потому что он, в конце концов, может оказаться осужден на муки ада. Таким образом, рассуждал этот проповедник, «самонадеянность или безмятежность безбожника не свидетельствуют в его пользу»[643].

Похоже, Юму нравилось поддразнивать Босуэлла. Он сказал ему, что у него нет «никакой веры в религию», – признание, которое он никогда не сделал бы публично, – а потом откровенно заявил, что «моральные принципы любой религии плохи». «Думаю, он не шутил, говоря, что, когда слышал о религиозности какого-то человека, делал вывод, что тот негодяй»[644], – писал Босуэлл. По словам Джонсона, Юм мог показаться хорошим человеком, но только потому, что его добродетель никогда не подвергалась серьезным испытаниям. Безбожники могут казаться безобидными, пока находятся в комфортных условиях, говорил он Босуэллу, но все меняется, если у них кончаются деньги, поскольку у таких людей нет принципов, оберегающих их от искушений. Джонсон добавлял, что, конечно, он не будет доверять такому человеку в отношении «молодых дам, так как здесь всегда есть искушение. Юм и другие скептически настроенные новаторы – тщеславные люди, которые будут искать удовольствий любой ценой»[645].

Один изъян в таких рассуждениях должен был быть особенно очевиден для Босуэлла, но нет. Несмотря на религиозные принципы, якобы оберегающие от соблазнов, Босуэлл был ненасытным распутником, с более длинным списком сексуальных побед, чем у его современника Казановы[646]. В минуты душевных мук и раскаяния Босуэлл имел обыкновение признаваться в своей неверности жене, а затем все повторялось. Тем не менее именно Юм был тем «скептическим новатором», которого следовало избегать. «Я всегда хорошо уживался с мистером Юмом, – ханжески писал Босуэлл Джонсону, – но откровенно сказал ему, что мне непонятно, прав ли я, поддерживая с ним отношения»[647].

Отец Юма был эдинбургским адвокатом и занимался сельским хозяйством в собственном поместье в Бервикшире, принадлежавшем семье при жизни не менее десятка поколений. Род Юмов вел происхождение от рыцаря начала XV в. и мог похвастаться множеством обладателей графского титула. Но ветвь Юма обеднела, и после смерти отца, когда Дэвид был еще младенцем, его маленькое имение унаследовал старший брат. По окончании колледжа в возрасте 14 лет Юм изучал право, но это занятие вызывало у него лишь отвращение. Вместо этого он потворствовал своей страсти к литературе в различных формах. К 18 годам он погрузился в самостоятельное изучение философии, что привело одновременно к загадочной болезни и к своего рода крупному открытию – или так казалось эмоциональному юноше. Спустя пять лет после начала недуга Юм обратился за советом к лондонскому врачу. Он изложил в письме как свои симптомы, так и образ мышления: