Видя ежедневные празднества, устраиваемые новым Осирисом в честь Изиды[97], местные жители задавались вопросом: «Какие же торжества будут устраиваться по случаю победы в войне, если столь пышно празднуется ее начало?»

Впрочем, как выяснилось многим позже, это было начало конца, и вскоре в битве при Акции адмирал Агриппа побил египетский флот, заставив Антония вместе с царицей Клеопатрой спасаться бегством. Одновременно с этим Иудея была потрясена серьезным землетрясением, разрушившим множество домов и храмов, погубившим посевы и скот. Казалось, что боги отвернулись от Ирода, и этим тот час воспользовался арабский царь, решивший, что утративший покровителя Ирод более не опасен, он приказал казнить находящихся в это время в арабском царстве посланников Иудеи. После, напав на корабли Клеопатры, и уничтожив большую их часть, выслужившись, таким образом, перед новым правителем Рима Октавианом.

Это было воистину тяжелое время – разбойничьи шайки арабов, ибо по-другому, я не могу назвать их войско, возникали то тут, то там, неся разрушения и сея смерть. Повсюду разруха, не захороненные тела людей и животных, предвестник чумы – зловонье, и главное, гибель друга и покровителя! А ведь то, что они были именно друзья – не скрывалось. В этой тяжелейшей обстановке, я был спешно отослан в Хеврон, для того, чтобы быть подле сестры царя. Правда, на этот раз, богам было не угодно подарить нам хотя бы несколько недель счастья. Я снова был нужен Ироду.

Никто бы не дал обглоданной кости за жизнь и дальнейшую карьеру Ирода, но, по всей видимости, он и сам не стремился обнадеживать себя понапрасну, когда последовал срочный вызов к Октавиану на Родос.

Получив письмо от Ирода, в котором он просил меня как можно скорее прибыть в Александриум, я не мешкая ни часа, сел на коня и направился на встречу с повелителем. Вместе со мной была небольшая свита преданных мне идумеев.

Я достиг Александриума, как раз, когда царь отдавал последние распоряжения относительно своей семьи и царства. Из-за срочности, я, можно сказать, не успел даже толком попрощаться с женой и детьми.

Насколько я понял из разговоров вокруг господина Иудеи, еще до битвы при Акции, Ирод почуял, что Марк Антоний обречен, и отступил от него, перехватив идущих на подмогу в Египет гладиаторов. И удерживая их вплоть до решающего сражения. Что за гладиаторы, догадаться не сложно. После победы над Октавианом, Антоний планировал учредить ежегодные игры, ради участия в которых и были вызваны прославленные борцы. Когда в войне произошел перелом, и Антоний потерял египетский флот и войско, верные ему гладиаторы направились на выручку господина, дабы быть ему полезными в качестве воинов. Как я уже сказал, Ирод нашел способ остановить их, в результате чего Антоний не получил поддержку и погиб.

Это был более чем своевременный и очень хороший удар, но вот только, сумеет ли перевесить сия ничтожная помощь, многолетнюю и отнюдь не тайную дружбу между Антонием и Иродом?

Опасаясь самого худшего, Ирод велел запереть Мариамну и Александру в Александриуме, приказав своему новому управителю Соэму из Итуреи прикончить обеих в случае смерти или ареста самого Ирода. Саломею с Антипатром и Береникой, а так же Кипру с детьми Ирода от Мариамны погодками Александром и Аристобулом следовало спешно отвезти в укрепленную Масаду, командование в которой брал на себя Ферора. Таким образом, Ирод разделял свою семью на две части, каждую из которых он собирался оберегать в крепостях, под присмотром имеющихся там гарнизонов. Но лишь с той разницей, что в случае поражения, последовать за царем в царство теней должны были жена и теща. Устранение Александры было необходимо из-за неистощимого запаса интриг и желания устраивать заговоры и бунты, которыми справедливо славилась царева тёща. Мариамна же – хоть и вела спокойный и более приличествующей женщине образ жизни, но находилась под сильным влиянием своей матери, кроме того, была Хасмонейкой, а значит, являлась потенциально опасной для Ирода и его идумейской семьи. Что же до совместных детей, то они становились заложниками в Масаде, при помощи которых Ирод рассчитывал с одной стороны прикрыть свою идумейскую семью, а с другой, они были идеальными претендентами на престол, так как были и Хасмонеями, и потомками римского ставленника, сиречь его самого. Все это было сообщено царем и его помощником и писцом, Диофантом[98] на семейном совете, на котором присутствовали все взрослые члены царской семьи, а так же близкие друзья и некоторые придворные и офицеры.

Здесь же решался вопрос, о предательской деятельности видного идумея Костобара, долгие годы находящегося близ Ирода в должности сотника и несколько последних лет защищавшем Идумею на посту воеводы. Последний был уличен как находившийся в тайной переписки с царицей Клеопатрой, которая обещала ему после получения в собственность Иудеи, признать независимость Идумеи, разрешив ее народу исповедовать религию предков, отринув бога Израиля.

Письма были перехвачены и предъявлены совету, сам Костобар закованный в цепи в разорванных одеждах, являл собой поистине жалкое зрелище. Я так понял, что перед советом его держали без воды, так что он не мог даже плюнуть на пол, досадив тем самым царю напоследок. Пустое. Как понял я из слов обвинителя, а последнее я неоднократно слышал еще в Идумее от самого Ирода и его офицеров: Костобар принадлежал не просто к семейству идумейских аристократов, если конечно так можно выразиться об этом народе, его предки были жрецами некого бога Котзе, небесного лучника – главного бога идумеев, и единственной его целью было восстановление независимости прежде великого Идумейского царства и возведение храмов Котзе.

Сам Костобар и не думал отпираться, по-военному честно признав факт переписки с египетской царицей. Когда он просто и ясно излагал все то, что сулили ему посланники Клеопатры, и что отвечал им он сам, сердце Ирода дрогнуло, я видел, что он и сам не рад начатому разбирательству, да только что тут поделаешь? Будь Костобар менее знатным, царь мог бы ограничиться парой зуботычин, одарив смутьяна новыми отметинами и уменьшив количество зубов во рту, мог бы… не доведи он сам дело до семейного совета приравненного к официальному судебному разбирательству. Теперь же…

Положение спасла Саломея, прекрасно чувствуя умонастроение брата, и будучи дружна с воеводой, она вышла перед собранием, маленькая и хрупкая точно танцовщица, и в тоже время сильная и всеми почитаемая.

Саломея начала говорить о прекрасной Идумеи и его сердце Хевроне, об Александре Янае отнявшим религию предков, и мятежном духе горного народа, вынужденного жить под гнетом Хасмонеев. При этом Саломея вдруг перешла на певучий язык эллинов, а затем вдруг ловко соскользнула на арамейский, на котором общались простые жители Идумеи, чем растрогала родственников. В своей искусной речи, царевна не защищала Костобара, соглашаясь с его неоспоримой виной перед царем, но вопрошала самого Ирода, точно перебирала звонкие струны его души, неужели тот ни разу не задумывался о праве его народа жить так, как тому заблагорассудится? Неужели никогда не хотел сбросить ненавистных поработителей Хасмонеев, подняться к развалинам древнего храма богини, имя которой она постеснялась произнести в вслух, так как была правоверной иудейкой и, так же как и Ирод, молилась единому богу. В довершение своей речи, Саломея скользнула узкой кистью, каждый пальчик которой был унизан драгоценными перстнями, по своей груди, вдруг явив пред царевы очи странный черный амулет, скрытый, до поры до времени, просторными одеждами.