Было одиннадцать часов, и в то утро Матье привел домой внука после прогулки вокруг дома. Матье выпил полстакана разбавленного водой вина, затем, уже выходя, сообщил жене, что хочет спуститься вниз — обработать бочки.

— В такую жару дела могут и подождать, — заметила ему Марианна.

Он не ответил. Невозможность помогать сыну и невестке, как ему бы того хотелось, начинала раздражать Матье. И если вдобавок он не сможет работать в тени, это будет уже печально. Он пересек двор, толкнул дверь гаража, спустился в погреб под полом, высеченный в камне, где царил приятный полумрак. На утоптанном земляном полу Матье заметил обрывок веревки и наклонился, чтобы поднять его, как он привык делать в Аб Дая, когда еще строил свой дом и старался пустить в дело все, даже самый маленький предмет, ничтожные остатки материалов.

В тот самый момент, когда Матье согнулся пополам, а его руки коснулись веревки, он ощутил давление страшной силы, стиснувшее намертво его грудь в нескольких сантиметрах ниже горла. Боль была настолько сильной, что он застонал, затем его взор затуманился и Матье упал на камень, пытаясь вдохнуть воздух, которого вдруг стало не хватать. С ним стряслось что-то серьезное, что-то, чего он всегда опасался, зная, что придет день расплаты за ежедневный тяжкий труд, часто изматывавший его. Матье пытался дышать, широко открыв рот, но боль в груди все не утихала. Он сел, опираясь спиной на бочку, не в состоянии вытереть пот, выступающий на лбу и стекающий обильно на щеки и шею. Старик нашел положение, в котором мог хотя бы нормально дышать. Нужно было немного выждать: боль уйдет так же незаметно, как и пришла. Но скоро взор окончательно затуманился, и Матье потерял сознание и свалился набок с громким, не услышанным им самим стоном.

Когда он пришел в себя, намного позже, то первой увидел Марианну, затем Мартина и, наконец, врача из Эспера, прятавшего шприц в свой саквояж.

— Не переживайте, «скорая помощь» вот-вот будет, — говорил он.

— Скорая помощь? Какая скорая помощь?

— У вас был сердечный приступ. Вас сейчас отвезут в больницу в Кагор.

Матье хотел возразить, но на это уже не осталось сил, поскольку боль не унималась, уже не такая сильная, но все еще не дававшая забыть о себе ни на миг. Чтобы больше не встречаться с встревоженным взглядом жены и сына, он закрыл глаза. Тогда ему показалось, что он снова теряет сознание, но что-то еще связывало его с этим миром живых.

— Малыш, — прошептал он. — Оливье.

— Он здесь, — раздался голос, должно быть, принадлежащий Марианне.

Матье сразу успокоился. Позже он осознал, что находится в машине, из-за разбудившей боль тряски. Он смог открыть глаза, заметил какие-то деревья и ясное синее небо, такое синее, что старик подумал, что он снова в Алжире. Тогда Матье с облегчением вновь закрыл глаза. Ему приснились кошмары войны и отъезд на большом белом корабле. Он ехал по дороге из Аб Дая и мог видеть в окно апельсиновые деревья, чьи плоды были словно фонарики в наступающей ночи.

Паула решила провести август в замке Буассьер. Она почувствовала потребность вновь побывать в этих местах, где продолжало жить нечто редкое и священное. Успев побывать в Париже, Нью-Йорке и повидав мир, она нашла здесь пристанище, ориентиры, дающие ей опору, подобную каменной стене среди ее неблагополучия. Девушка никогда не знала своего отца, его расстреляли до ее рождения по причинам, которые она никогда так и не смогла для себя прояснить. Ей необходимо было взвесить свое существование, пожив немного в местах, где сошлись ее дедушка с бабушкой по материнской линии. Это и была в действительности основная цель ее приезда, даже если покупка замка была ей нужна, чтобы исполнить желание бабушки, вернуть ей навсегда то место, к которому она пришла в свой смертный час.

Пауле необходимо было поразмыслить. В апреле она стала совершеннолетней и пришло время делать выбор: будет ли она продолжать работать на мать, попытается ли жить самостоятельно или вообще откажется от этой профессии, которой была обучена с детства? Она пока не знала. Девушка растерялась. Жизнь, которой она жила уже год, не давала ей возможности разобраться в себе. Паула стала гулять по вечерам с парнем по имени Антуан, познакомившим ее со своей компанией юных бездельников, думавших только о том, как прожигать жизнь и тратить деньги, текущие рекой благодаря родителям, работающим где-то в других странах, так же как мать Паулы.

Проводя с ними белые ночи на левом берегу Сены, Паула начала курить, сначала коноплю, затем, с подачи Антуана, гашиш, и постепенно втягивалась в это удовольствие. В легком и беззаботном мире иллюзий временно рассеивалась ее нелюбовь к жизни, обеспокоенность своим будущим, все вопросы, которые она задавала себе, с самого детства обеспеченная всем, чего только желала. Эти безумные ночи, в течение которых Паула пыталась полностью забыться, прекратились в то утро, когда она, проснувшись, заметила на ночном столике шприц. Тогда ей стало страшно, очень страшно. Она тут же попыталась оборвать все связи с Антуаном, но он ее не отпускал. Чтобы отделаться от него, Паула сбежала в замок, одна, чтобы найти путь к самой себе, обдумать жизнь, ставшую такой безумной.

Первые дни ей было очень тяжело. Она сблизилась с кузенами из Пюльубьера, успокоившими ее своим способом жизни, уравновешенностью, уверенностью. Паула ходила на прогулки в лес, работала в замковом парке — садовник из Сен-Винсена смог придать ему почти что пристойный вид. Уже год как кровля была залатана и все замки переставлены, только внутренняя часть требовала хорошего ремонта. Паула поселилась на первом этаже в правом крыле, в нескольких комнатах, где раньше жили сторожа замка, и потому здесь помещения были в лучшем состоянии. Паула попробовала сама покрасить стены на первом этаже и поняла, что ей нравится физический труд. Закончив одну комнату, она перешла в другую и отвлекалась только на ремесленников, которых по телефону приглашала в сентябре к себе на восстановительные работы. Они были удивлены, что такая юная девушка занималась всем сама, но знали о ее положении и о том, что с ними щедро расплатятся, не в пример многим другим работодателям.

Когда Паула перекрасила две комнаты, то обнаружила старый комод XVIII века в очень плохом состоянии и взялась за его реставрацию. Она отправилась в Уссель, где закупила клей, мастику, маленькую ножовку, краску и с удовольствием отдалась этому труду, представляя, что больше не спекулирует на продаже ценной мебели, а дает вторую жизнь предметам. С тех пор Паула почувствовала себя лучше и начала вести другой образ жизни, который, как она узнала в Париже, обещал быть не легче, чем прежний.

Когда она рассказала мэру Сен-Винсена, что желала бы перезахоронить тело бабушки в парке замка Буассьер, тот возвел руки к небу, возражая, что они живут не в прошлом веке и что привилегии крупных землевладельцев остались в прошлом, что сегодня действуют четкие законы, оговаривающие вопрос о захоронении, и все должны им подчиняться.

— Даже если бы я хотел разрешить вам, — заключил престарелый фермер-пенсионер, без особой радости принимавший посетителей, — я бы не смог: мне нужно для этого согласие супрефектуры.