– Все нормально, – произнес голос Алеф. – Не переживай. Чего ты не понимаешь?

Насмешливый голос умолк. Бенни открыл глаза. Алеф вернулась к работе над атомной электростанцией. Он поднял шар с «Катриной» и снова встряхнул его. Крошечные черные человечки на крыше исчезли в вихре долларовых купюр.

– Почему там крутятся деньги?

– Потому что богачи извлекают выгоду из климатических катастроф. Это прибыльный бизнес. В неолиберальной капиталистической экономике у корпораций нет стимула ликвидировать последствия своей деятельности, а это значит, что нам, как планете, крышка. – Алеф вздохнула и отложила глобус. – Я больше не хочу их делать. Только что решила. Это последний.

– Почему?

– Получается просто еще одна вещь. Еще больше мусора, загромождающего мир. Би-мен говорит, что мы должны научиться любить наш мусор и находить в нем поэзию, и это так, но… в мире и так достаточно бесполезного дерьма, я не хочу добавлять еще.

Бенни задумался. Он не считал ее шары дерьмом. Ему они казались прекрасными.

– Как можно быть художником, не делая никаких вещей?

– Хороший вопрос. – Алеф поднялась и положила шар на стойку. – Может быть, пора уже художникам выйти из студии на улицу? Я хочу сосредоточиться больше на неделании. На прямом воздействии. На вмешательстве. Славой говорит, что работа художника состоит в том, чтобы нарушать статус-кво и изменить то, как люди обычно видят вещи. Он говорит, что мы должны разрушить оптическое подсознание и сделать вещи странными. Очнуться от этого идеологического опиумного сна, который мы называем жизнью.

Алеф посмотрела в другой конец комнаты, где в инвалидном кресле спал, навалившись на стол, старый бродяга.

– Разве не так, Славой? – громко спросила она.

– А? – отозвался тот сквозь сон.

– Мы должны пробудиться от этого идеологического опиумного сна, который мы называем жизнью!

Славой, не открывая глаз и не поднимая головы, поднял в воздух кулак и потряс им, пробормотав что-то вроде «Резистанс!» Потом его рука, как подстреленная птица, упала обратно на колени. Тоненькая струйка слов стекла с его губ: «все время создаем что-то из ничего… наполняя этот проклятый мир нашими вещами… движемся напролом, разбивая все вокруг, натыкаясь друг на друга, утопая во всех этих вещах…» Когда поток слов иссяк, он снова погрузился в молчание.

– У него сильнейший отходняк, – сказала Алеф. – Слушай, ты можешь взять какой-нибудь шарик своей маме, если хочешь.

Что делает эти маленькие мирки такими притягательными? В чем их чарующая сила? 7 декабря 1972 года астронавты «Аполлона-17» сфотографировали Землю с расстояния восемнадцати тысяч миль от ее поверхности. На фотографии была запечатлена планета, частично скрытая клубящимися облаками, парящая в полном одиночестве, как голубой стеклянный шарик, в бескрайней черной бесконечности космического пространства. Это историческое изображение, получившее название «Голубой шарик», стало символом экологического движения и вызвало глубокий сдвиг в представлении людей о планете, превратив ее из чего-то непостижимо огромного и устрашающего в хрупкий, одинокий шарик, который можно держать в ладони или по небрежности раздавить каблуком.

При том, что «Голубой шарик» уменьшал ваше представление о Земле, он раздувал в вас чувство собственной значимости по отношению к ней, наделяя вас божественной перспективой и свободой действий. Иными словами это изображение вызвало нарушение масштаба, ошибку, от которой вы, люди, до сих пор не избавились. По мере того как растет ваше беспокойство из-за катастрофических последствий вашего поведения для биосферы, вы утешаете себя мыслью, что, заменив лампочку, переработав бутылку или выбрав бумагу вместо пластика, вы можете спасти планету.

Не ты лично, Бенни. Мы не говорим, что это ты утешаешь себя такими мыслями. Но нарушением масштаба можно объяснить то чарующее и тревожное ощущение, которое ты испытываешь, когда берешь снежные шары Алеф и держишь их на ладони, сравнивая каждый ее маленький жуткий мир с веселенькими фантазиями Аннабель.

Бенни

Я выбрал шарик под названием 3/11 – Алеф сказала, что это в память о японском землетрясении и цунами, а также аварии на АЭС «Фукусима». В том шаре – такой странный сом с большим камнем на голове в форме Японии. Она говорит, это потому что в древние времена японцы верили, что землетрясения устраивает вот такой гигантский сом. Вода ярко-флуоресцентно-зеленая, как «гаторейд»[50], считается, что такой цвет создает жуткое ощущение радиоактивной морской воды, хотя Алеф сказала, что настоящая радиоактивная вода на вид ничем не отличается от обычной воды, так что это не совсем точно. Когда просто держишь шарик в руке, то видно только сома и камень в зеленой воде, но если встряхнуть его, то вокруг начинают кружиться крошечные предметы. Я разглядел автомобильную шину, бутылку из-под кока-колы, сотовый телефон и портативный компьютер, запутавшийся в куске рыболовной сети. Ещё там есть кроссовки «Найк», резиновая утка и рюкзачок, а также много частей человеческого тела, всякие оторванные руки и ноги. Есть и вещи покрупнее – мотоцикл, грузовик и пара домов – и все это плавает в ярко-зеленой жиже.

Я выбрал этот шарик, потому что мама много знает о том землетрясении, цунами и разрушении ядерного реактора. Она следила за этим по работе и стала прямо одержимой этой темой. Заказчиком была какая-то группа лоббистов ядерной энергетики, поэтому мама отслеживала новости о загрязненной радиоактивной воде, которая просачивалась в море и доходила до Америки. Она уверяла, что у нас вода в кране скоро начнет светиться, но на самом деле она боялась за людей, и, конечно, папа тоже переживал, потому что у него там остались друзья. Они с мамой смотрели видеоролики в Интернете, где японцев прямо с домами и машинами уносит в море сумасшедшей волной. Мама тогда часто говорила, как ужасно было бы потерять семью и дом и все, что у тебя есть. Я вспоминал все это, когда смотрел в тот снежный шар, и, помнится, подумал, что насчет семьи она, конечно, абсолютно права, но вообще, если бы пришло большое цунами и смыло хоть часть ее барахла из нашего дома, может быть, это было бы не так уж плохо. Я не знаю. Может быть, именно поэтому я и выбрал его.

Я дождался ее дня рождения и подарил ей этот шарик, перед этим завернул его и все такое, но когда мама раскрыла его, она, кажется, немного испугалась. Она стала допытываться, где я его взял, а я же не мог сказать, что прогуливал школу и тусовался на фабрике с Алеф и Бутылочником, поэтому соврал, что сделал его на уроке естествознания. Судя по всему, она хотела мне поверить, но у нее не очень-то получилось, потому что снежный шар был очень красиво сделан, а