Однажды в ясный день на Колокольню прибыл майор медицинской службы, совем не похожий на военного, и сообщил солдатам, которые считали, что их ждет очередная бесполезная (в увольнительную никого не отпускали) лекция о профилактике венерических заболеваний, что ему нужны добровольцы.

Разумеется, поначалу никто не вызвался, а потом Алессандро, особо не задумываясь, шагнул вперед, предположив, что добровольцев армия расстреливать не намерена. Гварилья последовал его примеру, то ли из дружеских побуждений, то ли рассуждая подобным же образом. «Мне нужны только двое», – подвел черту военврач, и они отбыли, сами не зная куда, а вслед им остальные солдаты зудели как комары, предпожив, что эти двое станут участниками эксперимента по излечению малярии.

– Это опасно для жизни? – поинтересвался Алессандро, когда они втроем шли по проходному окопу.

– Нет, но на сыр и помидоры рассчитывать можете.

– Синьор?

– Я про обед.

– Это что, эксперимент по питанию?

– При чем тут эксперименты? Просто следуйте за мной.

Миновав тоннель, они забрались в кузов грузовика, который покатил в горы. Через пару часов два десятка охваченных тревогой и молчаливых солдат, сидевших в кузове, выпрыгнули на залитый солнцем альпийский луг, покрытый цветами. Дул холодный ветер, но ближе к земле воздух хорошо прогревался.

Врач и шофер расстелили клетчатые скатерти, выложили на них хлеб, сыр, помидоры, бутылки вина и шоколад, которые достали из ящика, закрепленного на борту грузовика. Когда доктор предложил поесть, никто ни к чему не притронулся, боясь, что еда и вино отравлены.

Врачу пришлось перепробовать все, и лишь убедившись, что он не умер, солдаты принялись сметать еду со скатертей, нервно поглядывая из стороны в сторону в ожидании негаданной беды.

– Они собираются нас пристрелить, чтобы исследовать наши мозги, – предположил сицилиец с сеточкой для волос на голове.

– Маловероятно, – возразил Алессандро.

– Это почему же? Ты что, думаешь, нас пригласили на пикник?

– Скоро узнаем, чего от нас хотят.

После обеда собрали столовые приборы и винные бутылки. Стряхнули скатерти и вновь расстелили.

– Вы видите эти синие цветочки, – врач вертел один в пальцах правой руки. Они кивнули. Им казалось, что он рехнулся. – Следующие пять часов вы будете их собирать, оставляя целым стебелек, и складывать на скатерти.

– Нас хотят пристрелить, – принялся за свое сицилиец.

– Заткнись, – бросил ему Гварилья.

– Синьор? – позвал Алессандро. – Позвольте спросить, зачем они нужны?

– Не позволю. Просто принимайтесь за работу.

Пять часов они собирали цветы. Медленно, очень медленно кучки лепестков со стебельками росли, смешиваясь между собой, превращаясь в груды, и тревога отпустила солдат. Шофер работал наравне со всеми, а вот врач спал, накрыв лицо газетой и положив голову на батон хлеба.

– Зачем это? – спрашивали они шофера.

– Не знаю. Мы проделываем это каждый день с весны. Набираем добровольцев по всей линии фронта.

– А что делают с этими цветами?

– Ссыпают в коробки и поездом отправляют в Милан.

– У этого сукиного сына парфюмерная фабрика! – воскликнул сицилиец.

– Не думаю, – возразил Гварилья. – Понюхай.

Сицилиец поднес к носу пучок цветов, который держал в руке, и отпрянул.

– Воняет говном.

– Точно, – кивнул шофер.

– И всегда собирают именно эти цветы? – спросили его.

– Да.

Они разговаривали, не отрываясь от сбора цветов. Сицилиец, который работал в бакалейном магазине, рассказал о своей мечте, которая настолько глубоко в нем засела, что последовала за ним из магазина в Мессине на залитый солнцем горный луг с чистым и прозрачным воздухом. Он говорил два часа, снова и снова перечисляя то, что хотел получить от жизни. Он намеревался приобрести виллу на берегу Тирренского моря, автомобиль «Бугатти», картину Караваджо, яхту с отделкой из красного дерева и тика и квартиру в испанской Севилье. Вилла ему требовалась в тысячу квадратных метров, «Бугатти» – зеленый, Караваджо – со сценой распятия, яхта – кеч, а квартира – рядом с кафедральным собором. Подробные описания вкупе со стоимостью раздражали, потому что он талдычил это, словно попугай.

– И что? – спросил Алессандро.

– Если все это у меня будет, если все это у меня будет…

– Ну?

– Мне потребуется вся жизнь, чтобы это приобрести.

– И?

– Я буду счастлив, когда приобрету все это.

– А если бы ты получил это сейчас, вернулся на фронт и погиб, что тогда? – полюбопытствовал Алессандро.

– Не знаю, но я их хочу.

– Ты потратишь всю жизнь, чтобы приобрести это, так что разницы никакой.

– Ты просто завидуешь.

– Я не завидую. Перед лицом смерти ты обратился за утешением к материальному, но чем больше ты будешь на него полагаться, тем сильнее будут твои страдания.

– Да пошел ты. – Сицилиец вывалил охапку цветов в одну из куч. – Я не страдаю. А ты? У меня все хорошо. У меня все отлично. Я знаю, чего хочу. Жизнь у меня простая и ясная. Я не думаю о смерти.

– Разумеется, не думаешь.

– Так чего мне волноваться?

– Увидишь, – заверил его Алессандро. – Твой материализм принесет тебе очень большие страдания не только в самом конце, но и по пути.

– Придет день, – возразил сицилиец, – когда я буду лежать в мраморной ванне, глядя на звезды сквозь световой люк под музыку из «Кармен», под рукой у меня будет пицца, и тогда я вспомню тебя. – Довольный собой, он рассмеялся.

– В каком-то смысле я тебе завидую.

И Алессандро вернулся к сбору цветов.

Им так и не сказали, что именно они делают, но тот день они не забыли.

* * *

В начале октября небо затянули облака, плоские и синевато-серые, точно шифер, воздух стал сухим и холодным. Лето закончилось, и они вновь привыкали жить в темноте. Остановить наступление мог только проливной дождь, но с неба не падало ни капли.

Настроение пехоты изменилось. Начала накапливаться раздражительность, которая раньше сгорала от жары и яркого света. Потолок в бункере вдруг стал заметно ниже. У многих начали болеть зубы, а дантисты находились достаточно далеко, путь к ближайшему занимал полдня, а записываться следовало за три месяца. Но никто не решался искушать судьбу, заглядывая так далеко в будущее.

Еда становилась все хуже, а ее количество уменьшалось. Выстиранное белье сохло дольше, после душа приходилось два часа дрожать от холода, за исключением тех редких случаев, когда солнце выглядывало из-за облаков, подтверждая тем самым, что на сильный дождь рассчитывать не приходится. Только вши чувствовали себя прекрасно.