Катя обращалась к Василисе Андреевне.

— Простите меня, Ясная Киевица, — Васина спина прижималась к спинке дивана. Вася боялась своих последующих слов.

Маша, безмолвно страдающая в углу, боялась их тоже, зная, что скажет преподавательница ее института.

Катиной реакции на капитальное крушение трех из четырех ее магазинов боялись все.

Даже Даша и лениво-беззаботная Пуфик предпочли умоститься подальше — в кресле у самой двери.

Даже Демон, восседавший пред Катей на стуле с высокой спинкой, был чернее нынешней ночи — черной во всех смыслах этого слова.

— Но, к сожалению, Кирилловская церковь была не в том положении, — с риском для жизни продолжила Василиса Премудрая.

— Она практически рухнула, — пресекла возражения Катя, — как и мои супермаркеты. В церкви обвалился пол, потолок. Я сама это видела!

— То-то и оно, что это видели вы, — вкрадчиво вымолвила Глава киевских ведьм. — А то, как рухнул ваш магазин, показали в новостях на «1+1». Там случайно была съемочная группа. Они снимали фестиваль. Хотя, понятно, эта случайность вряд ли случайна.

— Короче! — приказала Дображанская.

Василиса сглотнула слюну.

Объяснять короче было намного страшней.

— Нельзя открывать правду слепым, — сказала вместо нее Белладонна. Белая кошка сидела на полке камина и, похоже, одна не боялась никого-ничего. — Это один из 13-и Великих запретов. Так написано в книге Киевиц.

— Крушение здания на Михаила Булгакова заснято телевидением, — пояснила Вася, метнув в кису быстрый благодарственный взгляд. — О том, что в одну ночь рухнули три супермаркета, говорит весь Киев. И воскресив их, мы не сможем объяснить слепым, почему к утру все вновь стало целым.

— Вы не поняли, — медленно проговорила Катерина, и ответ ее затикал, как бомба с часовым механизмом. — Мне насрать, что, как и кому вам придется объяснять. Мне насрать на ваши запреты. Мы можем это сделать? Значит, мы это сделаем. Причем прямо сейчас.

— Она — истинная! Я говорила, Хозяин! — выкрикнула Василиса. — Она свободна. Она не понимает запретов. Она — чистокровная ведьма!

— Я вам не ведьма, — клацнула Катя. — Я — Киевица! И вместо того, чтобы рассказывать мне про объяснения и запреты, лучше объясните, почему разрушать мои супермаркеты вашим законом не запрещено!

— Разрушение, — подал прохладный голос Киевский Демон, — не нарушает Великий запрет. — Он поднял руку, останавливая неминуемый взрыв. — Вы просили, — церемонно сказал Киевицкий, — так позвольте же мне объяснить вам, Екатерина Михайловна.

— Кратко и быстро. — Глаза Кати сравнялись в черноте с черной ночью. Зрачки, злые, расширенные, заполнили яблоки глаз.

— В рухнувшем доме слепцы не увидят чуда, — сказал Киевицкий. — Они начнут расследование, ничего не найдут и объяснят это терактом, актом против вас… Но в доме воскресшем! Да, вы Киевица и можете вернуть все, наплевав на слепых. Но, Екатерина Михайловна, вы слишком умны, чтобы не понимать: именно так все и было задумано. Акнир понимала: вы потеряете ум от горя, и все остальное перестанет вас волновать. Целью Наследницы был не ваш бизнес — она ждет, что вы нарушите Великий запрет. И тогда ничто, позвольте мне подчеркнуть, ничто вас уже не спасет.

То, что у трех Катиных бед был один малолетний ответ — дочь бывшей владелицы Башни, в Башне не обсуждалось. Это было понятно и так.

А вот что было совсем не понятно Маше и Даше: почему взрывоопасная Катя отреагировала на оскорбительно-вежливый тон Демона так на диво спокойно.

Но Катя их проблемы не понимала — и попросту не знала о ней. По ее мнению, призывающий ее к уму-разуму блондин-альбинос — с белыми бровями, с серебряными бледно-голубыми глазами — был таким, как всегда.

Она одна никогда не видала его ни задушевным, ни милым, ни тем паче простым.

С ней одной с первых слов их знакомства Демон был «выкающим», отстраненно-холодным, бездушным.

Возможно, потому, что из Трех одна Катя не видела необходимости ни в добродушии, ни в симпатичности, ни в человечности делового партнера. Как не видела и оскорбленья в высокомерье, мизантропии[18]и дурном нраве… По Катиному личному опыту все личности, облеченные властью, страдали гордыней, богомерзким характером и презирали людей. И сама гордая, деспотичная Катя, почитавшая 90 % homo — не sapiens, a neanderthalensis[19], не была исключением из правила.

А потому в отношениях с Демоном Дображанскую интересовало лишь соблюдение необходимых приличий и польза, которую он мог принести.

И в данный момент пользы в озвученной им информации Катерина Михайловна не разглядела.

— Нас ничто не спасет? — Катин голос подчеркнул подчеркнутое альбиносом словцо еще тремя жирными линиями. — Или Вас ничто не спасет? Ваша девка просто не в курсе: у нас есть кое-что, что отсрочит наш Суд, что б мы ни сделали… Но Вам это известно!

— Вы правы. — Катин блондин опустил белоснежную голову, давая понять: он принимает роль жертвы. — Как правы и в том, что этого дочь Кылыны не знает. Но, как ни прискорбно мне сообщать это вам, вы упустили момент. Вам следовало объявить о вашем открытии сразу. После событий нынешней ночи это уже не спасет ситуацию. Скорее ухудшит ее.

— Нет времени на намеки, — рявкнула Катя. — Что за ситуация?! Быстро, внятно, конкретно. — Дображанская взглянула на часы.

— Ночью на четвертой Лысой Горе прошел Великий обряд. Ведьмы передали Акнир свою силу, — конкретизировал бледноглазый.

— Мы знаем, — откликнулась Даша из дальнего кресла.

— Их силами Акнир смогла разрушить три здания. — Демон повернулся к Чуб.

И всю ту недолгую четверть секунды, пока Дашин — рыжий, зеленоглазый, некрасивый, но упрямо любимый ею — Ян взирал на нее, влюбленная пыжилась, пытаясь родить какую-нибудь землепотрясную фразу.

И дать понять ему:

Она — не такая, как Катя!

Она — не хуже, чем Маша!

Она забыла про голос и болеет за Город!

Но фраза не родилась…

А рыжеволосый, равнодушный, не знающий о Дашиных душевных преобразованиях Демон опять обрабатывал Катю:

— Благодаря силе киевских ведьм Акнир рассчитывает выиграть бой, что бы вы ни придумали, дабы ее победить. Благодаря нарушенному вами запрету рассчитывает призвать Суд послезавтра, что бы вы ни придумали, дабы его оттянуть. После обряда воскрешенья ни важное дело, ни ведьмацкая кровь вам не помогут… Тот, кто нарушил Великий запрет, — подсуден!