— За наркоманские глюки платят еще дороже, — рассудила Дображанская. — Если продавать Прошлое как действие наркотика, и волки будут сыты, и овцы целы. Запрет не нарушен, а заработок…

Катя не строила планов.

Просто разглагольствовала в свое удовольствие, убаюканная совершеннейшею нереальностью мира, в котором она оказалась.

Мучительная проблема выбора: разорение или война? — была отложена на сто лет вперед. И волноваться о том, что будет через сто долгих лет, Катин мозг не видел ни малейшего смысла. Мозг, обманутый наркотическим действием ирреального мира, вдруг потерял все ориентиры, зацепки, причины для треволнений.

И Катя всей душой ощутила умиротворяющее действие остановленного времени — существованья в Нигде.

Остановить время, всегда работающее против нее, время, которого всегда не хватало в ее душной от неотложных дел жизни, — об этом Катерина мечтала всегда.

Но никогда не думала, что это возможно.

— Знаешь, Маша, ты совершенно права, — сказала она, — прийти сюда было лучшим решением.

Страшное крушение, страшные предостережения Демона, страх разом потерять все, равнозначный страху потери себя и жажде смерти, были далеко-далеко…

А совсем рядом поселилась уверенность:

Достаточно ей успокоиться и немного пораскинуть мозгами, она непременно отыщет решение. Оно просто затерялось в свалке событий, загадок, угроз. Завалилось где-то между Ахматовой и Гумилевым, Лирой и революцией, трамваем, прапрабабушкой, Байковым кладбищем, конспектом Кылыны, смертью трех супермаркетов, самоубийством и допущеньем Маши: они не родятся никогда.

— Но там время точно стоит? — в пятый раз уточнила она.

— Точно, совершенно точно. Я ж не первый раз сюда прихожу. Твоя машина стоит под подъездом в XXI веке, отсюда до Яр Вала семь минут — ты сама засекла. В любую минуту мы вернемся назад, даже раньше, чем в час тридцать ночи.

— В любую минуту?

— Хоть завтра, хоть послезавтра. Время будет нас ждать.

— Как здорово, — зачарованно произнесла Катя.

— Что здорового в том, чтоб тут два дня куковать? — заныла Чуб.

Даша лежала на огромном диване в стиле модерн в раме двух тумб и бесчисленных зеркальных полочек сверху, зевала, щурила глаза, угодившие из ночи в солнечный день, и мучительно скучала. Внизу, у дивана, легла верная Землепотрясной метла, прихваченная «на всякий случай» с собой, но метелка не спасала хозяйку от зеленой тоски.

Чуб уже бывала в Прошлом (правда, не снаружи, лишь внутри двух квартир). Но быстро переварив это чудо, столь же быстро охладела к нему… в отличие от Яна, поговорить с которым ей не удалось!

Время должно было остановиться для всех Киевиц, и, не спрашивая, Дашу затолкали в машину, привезли в дом, похожий на манерный музей, забитый жардиньерками с пальмами, самоварами и асимметричной «модерновской» мебелью…

И все из-за Кати!

Потерявшей свои магазины и грозившей покончить с собой. (Хотя когда Даша потеряла свой голос и грозила покончить с собой, на нее только фыркали!)

Потому Землепотрясная дулась и заедалась.

А в промежутке, от нечего делать, листала учебник «История Киевиц», коий, провожая в бегство от неразрешимых проблем, сунула Трем Василиса. Вася все еще надеялась, улучив подходящий момент, подготовить их к экзамену по тайной истории Города, который им все равно придется держать на Суде — сейчас или год спустя, Премудрую не волновало. Как истинная преподавательница, Вася считала: образование превыше всего. И волновалась по этому поводу.

Но никакого особого интереса пропечатанные мелким шрифтом статьи о житие-бытие предшествующих хранительниц Города у Даши не вызывали — в основном она просматривала картинки. Пока на одной из них перед ней не предстал образ рыжего — точнее, графически-черного Яна.

Перевернувшись на живот, Даша умостила книжного Яна перед собой, водрузила подбородок на ладонь и начала наслаждаться.

— Слышите, — сказала она, пронаслаждавшись с минуту, — это, наверное, то, о чем говорил Кате черт…

За десять тысяч лет пророчество Киевицы Марины «Когда в Город третий раз придут Трое, они примирят два непримиримых числа» вызвало не меньше десяти тысяч трактовок.

Но, в 13 веке, когда Киев был разрушен, Киевская Русь распалась на Малую и Великую Русь, а слепые, основав инквизицию, начали уничтожать ведьм, веды сошлись во мнении: речь идет о непримиримости единицы и тройки, символизирующих триединого небесного Бога и Землю, сотворенную в первый день…

— То есть, — приподняла голову Маша. — 13 — все же плохое число?

— Ну… — поскольку ответа на этот вопрос Даша не знала, она просто прочла следующее предложенье:

Не неся разрушений само по себе, число, именуемое слепыми «чертовой дюжиной», всегда знаменует борьбу между Землею и Небом.

Таким образом, пророчество Марины можно трактовать как: «Когда в Город третий раз придут Трое, они примирят Небо с Землей».

— Дребедень, — добавила Чуб от себя. — Теперь нам еще нужно Землю с Небом мирить. Как они это представляют во-още? Небо ж не опустишь на землю.

Повинуясь внезапному импульсу, Маша открыла заставлявшую ее хмуриться книгу и отсчитала 13-ю строчку сверху:

…и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

— но как пророчество Великой Марины, так и пророчество красной книги — остались для нее непонятыми.

А внутри зацарапалась неприятная мысль:

«Непонятного еще слишком много».

«Например, почему Кылына написала в конспекте „БМ очень тревожно?“»

— А как называется сейчас эта улица? — Катя забралась на подоконник с ногами.

— Фундуклеевская, — сказала студентка.

«Почему подслушивала на Фундуклеевской разговор Миши с невестой?»

— И по ней царь ехал в оперный театр?

— Да.

«Для чего Персефоне понадобилась революция? Чтоб снести полсотни церквей? Чтоб Киев перестал быть Столицей Веры? Чтоб Земля победила Небо?

Но того же хотела Кылына.

Почему тогда Кылына хотела отменить революцию?»

— И на ней стояла коляска с Ахматовой?

— Да…

«Почему — по случайности ли? — дом, где жила в Киеве Анна Ахматова, как и дом, где жила в Москве Маргарита, как и дом больницы, где умер Столыпин, как каждая вещь в квартире Кылыны, — были в стиле Модерн?

И почему, наконец, строка про Венеру и Марс в красной книге, найденной на конспиративной квартире Кылыны, была подчеркнута рукою Кылыны несколько раз?»

— И по ней ходил Булгаков?

— Ходил.