Когда вечером 12 декабря мы собрались в тесном кругу в офицерской столовой, чтобы распить на прощание бутылочку коньяка, над полями и лугами снова задул ледяной восточный ветер. Температура упала до минус 38 градусов.[78]

– В чем дело, старина? Выше голову! – проворчал Ламмердинг. – Завтра ты уезжаешь домой! Так какого черта ты грустишь?

– Я боюсь, что мое счастье не продлится долго! – сказал я, погруженный в свои мысли.

– А ну, прекратите рисовать всякие ужасы, а то и правда накликаете беду! – приказал Нойхофф.

Перед тем как лечь спать, я пожертвовал одну из двух оставшихся бутылок коньяка на рождественский праздник батальона, раздал свой шоколад и сигареты и через посыльного передал Кагенеку оставшуюся бутылку.

* * *

На следующее утро русские чуть было не помешали нашему отъезду. Когда я сбривал свою густую бороду, раздался сигнал тревоги. Вражеские танки при поддержке крупных сил пехоты атаковали наши позиции. Однако после двух часов ожесточенного боя атака неприятеля захлебнулась. Раненых доставили на батальонный перевязочный пункт – среди них оказался и один из бойцов, который должен был поехать в отпуск вместе со мной. Около тридцати мелких осколков от разорвавшейся у него за спиной мины буквально изрешетили его тело: голову, спину, ноги. Теперь он действительно отправится в Германию, но только лежа на животе и с медицинской картой раненого на шее.

Какое-то время я помогал Фреезе и старому оберштабсарцту оказывать помощь раненым. Когда моя помощь была уже больше не нужна, я сердечно попрощался со всеми. Ровно в час дня мы выехали на нашем «Опеле-Олимпия». Трое бойцов на заднем сиденье, возбужденные недавно закончившимся боем, красочно описывали, как они отразили атаку иванов. Но наибольшее впечатление произвел на них не столько сам бой, сколько зимнее обмундирование красноармейцев.

– Ты видел, как были одеты иваны? – спросил один из бойцов. – Какие отличные зимние вещи были на них?

– Там было абсолютно все! – подтвердил другой. – Меховые шапки-ушанки, толстые стеганые ватники, теплые шерстяные перчатки и брюки – а потом еще эти фетровые сапоги![79]

– Что бы я только не отдал за такие сапоги! – с завистью воскликнул третий. – Мои ноги только сейчас начинают отходить – и это всего лишь после двух часов, проведенных на улице!

– Я думаю, в такой одежде иваны могли бы, как кролики, спокойно закопаться в снег, а на другое утро, хорошо выспавшись, выползти из своих снежных нор, – снова сказал первый.

– Не знаю, – возразил второй. – Этот проклятый холод наверняка проберется сквозь любую одежду! Но нам теперь все равно. В любом случае мы скоро будем дома за теплой печкой у мамочки!

Ночевали мы в Васильевском, в помещении, которое занимал батальон снабжения. Всего здесь собралось около ста отпускников из 6-й пехотной дивизии. А Фишер вернулся на нашем «Опеле» назад в батальон.

На следующее утро, часам к семи, должны были прибыть армейские крытые грузовики, чтобы доставить нас в Ржев. Но даже к восьми часам не появилась ни одна машина. Было чертовски холодно. Чтобы хоть немного согреться, мы время от времени забегали в хорошо натопленную крестьянскую избу. Около 8:30 к нам подъехал разведывательный бронеавтомобиль, из которого вылез офицер из штаба дивизии и сказал следующее:

– Камрады, мне очень жаль, что я вынужден сообщать вам эту неприятную новость! Однако согласно только что поступившему из ставки фюрера приказу на Восточном фронте временно отменяются все отпуска. Все отпускники должны немедленно отправиться в свои воинские части и доложить своему командованию о прибытии!

Он помолчал. Послышался возмущенный ропот.

– Если вы хотите знать причину этого решения, я скажу: только что русские прорвались под Калинином! Положение крайне запутанное!

В рядах отпускников царило гробовое молчание. Никто не возмущался и не сыпал проклятиями. Казалось, ситуация была слишком серьезной, чтобы роптать по этому поводу.

Было совсем непросто вернуться в свои подразделения. Часть пути мы шли пешком и пользовались любой возможностью, чтобы подъехать на машинах, ехавших в сторону фронта. Около 11 часов я встретил подразделение обоза нашего батальона, которое со всем своим имуществом двигалось в направлении Калинина.

– Что, собственно говоря, случилось? – обратился я к фельдфебелю, начальнику обоза.

– Крупные неприятности под Калинином, герр ассистенцарцт! Говорят, две немецкие дивизии полностью разгромлены![80] Нашему 3-му батальону приказано принять участие в контрударе, и сейчас он перебрасывается в тот район!

Я стоял как громом пораженный.

– Это значит, что наш батальон уже больше не занимает свои зимние позиции! Кто же теперь удерживает их?

– Это было поручено соседним подразделениям. А наш батальон был снят со своих позиций еще вчера вечером!

– Это просто уму непостижимо! В такую погоду снимать батальон с позиций и бросать в бой?

– Так точно! Но почему это волнует герра ассистенцарцта? Ведь герр ассистенцарцт отправляется в отпуск?

– Все отпуска отменили!

От удивления лицо фельдфебеля вытянулось.

– Петерман с моей лошадью тоже должен быть где-то здесь с вами? – спросил я.

– Так точно! Он где-то сзади, скоро должен подъехать!

– Спасибо! Тогда я останусь здесь и подожду его!

Действительно, прошло всего лишь несколько минут, и показался Петерман. Он скакал на своей лошади, а под уздцы вел мою Зигрид, чья зимняя спячка в обозе так неожиданно закончилась. У нее появился длинный, густой подшерсток, и она находилась в отличной форме. По привычке она обнюхала мои карманы в поисках кусочка сахара или корочки хлеба. Но на этот раз ей не повезло. Увидев меня, Петерман от волнения начал снова заикаться. Ведь мы не виделись с ним более шести недель. Он рассказал, что уже через два часа после моего отъезда 3-й батальон получил приказ сняться с позиций и двигаться форсированным маршем в сторону Калинина для нанесения контрудара по прорвавшимся сибирякам. Нойхофф и остальные, видимо, подумали, что доктору еще раз крупно повезло.

Было настолько холодно, что в седле можно было оставаться не более получаса. Особенно быстро замерзали ноги, и нам приходилось то и дело идти пешком, чтобы восстановить кровообращение. Так что большую часть пути мы с Петерманом проделали пешком, топая по глубокому снегу и ведя лошадей под уздцы. Ближе к полудню мы устроили короткий привал, стоя у полевой кухни и уминая неизменный гуляш из конины. Но, покончив с обедом, мы тотчас снова двинулись в путь.