Хотя танкисты на своем пути разгромили уже не один УР, взяли не одну крепость, но понимали, что на Мезеритце могут столкнуться с такой обороной, с которой еще не имели дела. Вспоминали Курск, Ахтырку, боевые операции за Днепр, Днестр, Буг, свежи в памяти Черновцы, Коломыя, Перемышль, Сокаль. Катуков вспомнил даже линию Маннергейма, заметив при этом, что дотов там было не меньше, чем в Мезеритцком укрепленном районе.

Гетман переглянулся с комбригом Гусаковским, которому одному из первых предстояло пробовать прочность вражеской обороны, посчитал своим долгом возразить командарму, согласившись с ним в одном, что на линии Маннергейма было много огневых средств, но оборону там ломали не танки, а артиллерия и авиация при поддержке пехоты. На Мезеритце ситуация совершенно другая. Здесь основную роль будут играть танки. Если их не поддержать артиллерией, хотя бы самоходной, можно влипнуть в скверную историю. Немцы выбьют фаустпатронами танки, атака захлебнется. А это — потери людей и техники. Пример тому — Познань.

Напоминание о Познани было для Катукова вроде соли на свежую рану. Тот, кто штурмовал город-крепость, помнил, что у ее стен осталось десятка полтора машин и столько же экипажей. Но командарм, как всегда, уверенный в своих силах, сказал, как отрезал, что боев без потерь не бывает. Это известно всем. У армии — огромный опыт, она сейчас располагает достаточным вооружением. Стремительным маневром надо прорвать оборону противника, и «Восточный вал» лопнет под ударами танков и артиллерии.

Бравирование командарма несколько смутило и других командиров, а Гусаковский, вспоминая это совещание, чувствовал себя «не в своей тарелке». Но все равно настрой у всех был боевой.

Армия получила приказ на форсирование реки Одры. Началась усиленная подготовка. Для Гетмана это было самое напряженное время — только бы не отстали тылы: без горючего, боеприпасов и продовольствия не повоюешь. Тут приходится иметь дело с генералом Коньковым. Вопросы инженерного обеспечения войск помогают решать полковники Харчевин и Дынер.

В армии всегда особое внимание уделялось разведке, и на этот раз от полковника Соболева и его людей зависело многое. Разведотдел уже потерял своих прославленных разведчиков — В. Н. Подгорбунского, С. Я. Устименко, К. Я. Усанова и многих других, но тем не менее на Одре действовали группы разведчиков майора В. И. Урукова и капитана А. А. Манукяна, которые добывали сведения об обороне противника в Мезеритцком районе. Их работа была неоценимой, но им же всегда доставалась и первая пуля.

Война безжалостна была ко всем — солдату, офицеру, генералу. Недавно армия оплакивала заместителя командира 8-го гвардейского мехкорпуса полковника В. М. Горелова. Погиб он под Познанью и не от пули врага, а от пули пьяного бандита. В армии Горелова все любили. Даже Н. К. Попель, который терпеть не мог командирской самостоятельности, написал о нем такие строчки: «Невредимым прошел сотни боев, тысячи раз неустрашимо смотрел смерти в глаза. Но настигла подлая пуля в тылу, со спины. Какая нелепая гибель! Ты привык встречать врагов грудью, а тут погиб от пули бандита… За четверть века службы пришлось видеть многих людей, и знаю — вот из такого, как ты, мог вырасти большой военачальник. Все было дано: и талант, и ум, и беспредельная храбрость, и любовь окружающих, и благородство чистой души… Тайно гордился тобой, думал, далеко пойдет наш Горелов, как никто другой… Тяжело, слов нет, как тяжело»[240].

Боль утраты не утихала в душе Гетмана. Горелов был его единомышленником, а это в жизни много значит. Это он, Володя Горелов, отказался от должности командира 11-го гвардейского танкового корпуса на Сандомире, считая, что ее по праву занимал человек, в руках которого корпус всегда был управляем, как машина в руках хорошего механика.

Андрей Лаврентьевич тяжело переживал гибель друзей и товарищей по оружию. Потом, после войны, он воскрешал в памяти до мельчайших деталей эти трагические события. Об этом можно прочитать в его мемуарах, многочисленных публикациях, текстах лекций, с которыми он выступал, уже будучи ветераном-пенсионером.

Боль утраты еще усугублялась тем, что рядом не было родных и близких, кому можно излить душу. Он тосковал по матери, жене и детям. Как они там живут, в далеком Барнауле? Письма оттуда шли долго и с большим трудом находили своего адресата. Часто после боя, усталый и продрогший от холода, Андрей Лаврентьевич входил в свой домик на колесах и, прежде чем садиться ужинать, спрашивал у ординарца Селезнева, нет ли ему писем. «Пишут», — отвечал Петр Иванович. Генерал, кутаясь в свою волчью шубу, просматривал деловые документы, в обязательном порядке — армейские газеты.

Как-то, вспоминал Петр Селезнев, Гетман, читая газету «За нашу Родину», обратил внимание на стихи лейтенанта Радовицкого, которого хорошо знал. Танкист писал:

Пройдя сквозь тысячи смертей,

Познав всю радость наступленья,

С победой шел к семье своей,

Спешил ей принести спасенье.

Мы не дадим врагу пощады,

Танк мой яростной грозой

Сметет зловещие преграды, —

Я верю — встретимся с тобой!

Андрей Лаврентьевич несколько раз повторил последние строчки: «Я верю — встретимся с тобой!» Селезнев понял: генерал тоскует по своей ненаглядной Ольге Ивановне.

Гетман боготворил свою жену, был предан ей, как говорится, по гроб жизни. Даже на фронте, когда все списывала война, Ольга Ивановна оставалась для него единственной женщиной на свете.

Генерал был суров к тем командирам, которые, будучи женатыми, заводили полевые романы. Некоторые из них были потом благодарны своему командиру за то, что помог сохранить семью. Женщин-военнослужащих, бросавшихся в любовный омут, называл довольно неприятным словом, бытовавшим в те годы, — «овчарками».

У Катукова была фронтовая жена, и она, конечно, подпадала под это определение, что подливало масла в огонь в личные отношения командарма со своим заместителем.

Случайно генералу, когда он еще командовал корпусом, довелось стать невольным свидетелем, как один из офицеров хвастался своими победами над «слабым полом». С Попелем по поводу этого офицера состоялся нелицеприятный разговор. Андрей Лаврентьевич настоял на том, чтобы по такому деликатному вопросу выступила армейская печать. В газете «На разгром врага» появилась статья «Разговор начистоту», в которой затрагивался вопрос об офицерской чести, о взаимоотношениях с девушками и женщинами на фронте.

Говорят, Гетман пошел дальше. Пытаясь разрешить житейские дела, он обратился с письмом к Верховному Главнокомандующему, в котором предлагал отпускать на побывку домой не только семейных военнослужащих, но и холостяков. Вот что писал в связи с этим Н. К. Попель: «А вечером Андрей Лаврентьевич показал мне листок бумаги. Это было небольшое письмо товарищу Сталину. Речь в нем шла о том, что за два года войны солдаты и офицеры очень стосковались по семьям и он, командир корпуса генерал-майор Гетман, считает, что, если обстановка не препятствует, отличившимся надо давать отпуска. Ведь гитлеровцы, у которых положение хуже нашего, ездят домой…