— И что ты собираешься делать?

— Уже сделал. Ты знала, что в Нью-Йорке есть компании, которые дают напрокат измельчители бумаг?

— Меня это не удивляет. В Нью-Йорке можно найти компанию, которая даст тебе напрокат слона. Ты взял напрокат измельчитель?

— Мне привезли его вчера. И вчера вечером я пропустил через него всю переписку Фэйрберна и Ландау — страничку за страничкой. Элис говорила, что якобы измельчила письма и потом сожгла то, что получилось, но в этом нет необходимости. Вся королевская конница и вся королевская рать не смогли бы собрать эти обрезки. Я смял их в кучку и выбросил в мусоропровод.

— То есть эти письма больше не существуют.

— В читаемом виде — нет.

— Но ты прочитал их перед тем, как уничтожить?

— Я об этом думал, — признался я.

— И?

— И решил, что не стоит. Я решил, что это будет вторжением в частную жизнь.

— Ты постоянно вторгаешься в частную жизнь, — напомнила Кэролайн. — Берн, ты проникаешь в чужие жилища, шаришь по шкафам и тумбочкам и, когда находишь то, что тебе нравится, уносишь к себе домой. По сравнению с этим чтение каких-то старых писем выглядит сущей безделицей.

— Понимаю, — кивнул я. — Но это — Гулливер Фэйрберн, Кэролайн. Человек, который написал «Ничьего ребенка».

— И эта книга изменила твою жизнь.

— Так и есть, — сказал я. — И я считаю, что кое-чем ему обязан.