– Почему же остались колдуны?

– Трусят. Будто бы их здесь кто-то подстерегает. Говорят, намерены дождаться, когда Госпожа полностью восстановит свои силы.

– Восстановит силы?..

– Она уже это сделала, – заметил Нож.

– Гм… Так кого же они боятся, Мурген?

– Ученицы Меняющего Облик. Той девки из Можжевельника. Она уже разок едва не добралась до Одноглазого.

Интересно, почему я верю нашему недомерку сейчас, если не поверил, когда он говорил мне о форвалаке?

И тут перед мысленным взором мелькнула картина: Одноглазый мчится в ночной мгле, спасаясь от настигающей его клыкастой смерти… Видение было предельно четким, словно настоящее воспоминание.

– Я помню ее. Еще та оторва. Зря Маррон Шед с ней не разобрался, когда еще мог это сделать.

– Очевидно, Лиза хочет поквитаться с нами за Меняющего Облик. Возможно также, что она просто навечно осталась в облике форвалаки. Небось от такого кто угодно взбесился бы. Но если хочешь знать мое личное мнение, то она всего лишь предлог. Им не хотелось уходить, потому что иначе пришлось бы кое-что бросить.

– Что именно?

Я пожал плечами:

– Ты же знаешь Гоблина с Одноглазым. У них была уйма времени на воровство и разные торговые махинации.

– Понятно. Теперь давай о Могабе.

Вот и до самого плохого дошло.

Прежде чем я закончил рассказ, даже мутный Синдху проникся презрением к нарам.

– Ну, я положу этому конец. Хочешь доставить письмо Могабе?

Я оглянулся. Нет, за моей спиной никого не было, стало быть, вопрос адресовался мне.

– Шутишь? Разве что по приказу. И то неизвестно, подчинюсь ли. Могабе нужна моя голова. Не говоря уже о сердце и печенке на завтрак. Он совсем спятил, может и тебя не постесняться.

– Ладно, пошлем кого-нибудь другого.

– Хорошая мысль.

– Я могу, – вызвался Лебедь.

И они тут же заспорили с Мэзером. Очевидно, Лебедь хотел что-то доказать самому себе, а Корди был уверен, что не стоит утруждаться.

Мое положение в лагере резко изменилось. В одночасье я перестал числиться пленным и получил возможность делать все, что считал полезным для общего блага.

Вот разве что в шатре было холодно. На память о Сари и нюень бао мне остался только нефритовый амулет, снятый красавицей с руки Хонь Трэй, когда мы выносили детей из их квартала в ту кровавую ночь.

– Ну, закончил? – раздраженно спросил Костоправ, обнаружив меня сидящим возле шатра и работающим над знаменем.

Я показал, что у меня получилось:

– Годится?

– Отлично. Ты готов?

– Как никогда. – Я коснулся амулета.

– Необычная женщина?

– Не то слово.

– Мне нужно знать об этом народе все.

– Как-нибудь расскажу.

Пройдя через холмы, мы спустились к берегу. На воде покачивалась вместительная ладья. Солдатам Ножа, не сумевшим провести ее сюда по ирригационному каналу из ближайшей реки, пришлось тащить волоком. Мы со Стариком заняли позицию на приметном бугорке. Я развернул знамя. Его наверняка увидят из города, даже если не узнают нас.

Могаба интересовался, где штандарт Черного Отряда. Теперь сам увидит.

Пока ладья пересекала озеро и возвращалась, мы с Костоправом рассуждали о том, откуда у Могабы и Госпожи такое сильное стремление к власти.

– О! Похоже, Лебедь справился. Можешь разглядеть, что это там плывет?

– Лодка, а в ней кто-то черный.

Этот кто-то оказался Синдавом.

– Он всегда был с нами честен, – сказал я. – Насколько это было возможно, находясь у Могабы в подчинении. Очиба, Иси и еще несколько парней тоже не подлого нрава, однако приказам подчиняются.

Синдав ступил на берег. Костоправ отдал ему честь. Тот неуверенно ответил тем же, вопросительно глядя на меня. Я лишь пожал плечами. Пусть думает сам; я понятия не имею, к чему все клонится.

Синдав убедился, что перед ним настоящий Капитан. Удовлетворившись этим, предложил:

– Давай отойдем и поговорим.

Старик дал мне знак оставить их наедине. Обогнув бугорок, они присели на камень. Говорили довольно долго, ни разу не повысив голос. Наконец Синдав поднялся и пошел обратно к лодке, словно обремененный неимоверной тяжестью.

– В чем дело? – спросил я у Старика. – Похоже, ко всем напастям, пережитым в осаде, он еще и состарился разом на двадцать лет.

– Это старость сердца, Мурген. И с тобой произошло бы то же, если бы ты считал себя морально обязанным предать человека, с которым дружишь с самого детства.

– Что?

Но он не пояснил.

– Мы отправляемся туда. Хочу взглянуть в глаза Могабе.

У меня моментально родилась уйма доводов против. Но я их не высказал – все равно Костоправ не стал бы слушать.

– Это без меня.

Я содрогнулся, по спине пробежал мерзкий холодок, – говорят, так бывает, если кто-нибудь пройдет по твоей могиле.

Взгляд Костоправа сделался жестким. Я с силой воткнул древко копья в землю, и это означало: с места не тронусь!

Он что-то буркнул под нос и пошел к ладье. Этот гад Синдху появился словно из-под земли и присоединился к отплывающим. Интересно, много ли ему удалось подслушать из беседы Костоправа с Синдавом? Скорее всего, ни слова. Старик наверняка говорил на диалекте Самоцветных городов.

Когда ладья отошла от берега на порядочное расстояние, я присел на землю подле знамени, сжал в руке древко и принялся размышлять, что же внушило мне такое нежелание плыть с Капитаном.

Припадков больше не случалось, и поэтому я перестал остерегаться. Следующий подкрался незаметно, хитро прикинувшись банальной ленивой дремотой. Я смотрел в сторону Дежагора, но больше не видел его. Я размышлял о молодой женщине, вошедшей в мою жизнь, и о старой, что лишилась своей. Мне здорово не хватало Сари и столь серьезного То Тана…

Белая ворона, усевшись на перекладину копья, каркнула на меня. Я не обратил на нее внимания.

Я стоял на краю сияющего золотом пшеничного поля. Посреди него торчал потрескавшийся, трухлявый черный пень, а вокруг кишмя кишели, бранились вороны. Вдали, в нескольких днях пути от меня, блестели на солнце чудесные башни Вершины. Я узнал их сразу, хоть и не понял почему.

Внезапно птицы взмыли, описали круг над полем и полетели к Вершине, выстроившись совсем не по-вороньи. Только белая продолжала кружить неподалеку.

Пень засиял черным глянцем. Окружающая красота поблекла.