– Почему?

– Так. Похож и все. Откуда ушел – уже не помнишь, куда придешь – еще не знаешь. И вернуться некуда.

– Ты умная.

– Да, я умная. Но недостаточно умна, чтобы это скрывать. Я – модель.

– Подиум?

– Нет. – Марина прикурила сигарету, выдохнула:

– Знаешь, во времена империи подиумом назывались специальные места в античных цирках для высокопоставленных зрителей: оттуда они могли безопасно наблюдать, как люди убивают и умирают им на потеху. – Девушка улыбнулась невесело. – Мир не изменился. – Помолчала, добавила:

– Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или – мирка... Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже – передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятную тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Иногда меня рисуют. Или – снимают. Да. Я – модель. – Девушка отхлебнула еще из фляжки. – Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому.

Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... – Девушка задумалась, собрав лоб морщинками, выдохнула смешком:

– Этот... самолет.

Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали:

«Жж-ж-ж-жжж». Вот и я – жужжу, а летать – не летаю. А так хочется летать! – Марина помолчала, потом сказала:

– Я сильно сегодня напилась, – спросила безо всякого перехода:

– Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?

– Бывал.

– Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков – даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета. Помнишь Ван Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все – голодные... Вот это и есть наш городов теперь, если в миниатюре. – Девушка зябко передернула плечами. – Вот я и ринулась в Княжинск. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре – цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре – цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.

И получаем пустоту. Бутафорский мир не терпит дневного света, и если сны хоть остаются в памяти, есть в них что-то волшебное, то все остальное просто пропадает, стоит лишь кнопочку на пульте надавить.

– Каждый жизнь себе выбирает сам.

– Вот уж нет. Это смерть каждый сам себе выбирает, вольно или подсознательно. А жизнь... Она кому-то удается, а. кому-то нет. Так бывает.

Княжинск... Сначала он мне таким вот цветным праздником и показался. Даже очарована была; мальчики на иномарках, спортивные комплексы, ночные клубы. Как бы не так. В любой клуб или казино днем зайти: размалеванная бестолочь, эти венки-цветики, эти портьерки под бархат или стойки хромированные... Посетители жизни свои словно похоронили уже, и здесь – поминки по себе справляют, веселенько так, с музычкой, как принято. Модели. «Ж-ж-ж-жжжж».

А знаешь, что самое страшное? Никого мне уже не жалко по-настоящему. И ничего не хочется. Ни-че-го. Раньше думала, денег соберу, квартирку куплю, заживу... Купила. И – как в камере-одиночке. Все эти ночные погребальные клубы и прочие увеселения... Они – наркотик. Ведь умом понимаю – мельтешня, после только маета пустая в душе остается, и люди там – куклы раскрашенные, а где других взять? К «едокам картофеля» я не вернусь. Вот и получается. Мне двадцать восемь. И я ничего уже не хочу. Ничего. – Девушка Улыбнулась, но очень неуверенно. – Так что я тоже странник. И не знаю, что хочу найти.

– Мужчину, – спокойно произнес Олег. Глаза Марины стали глубокими, цвета моря.

– Ты прав. Мужчину. Который бы был достоин любви. Я бы полюбила его, честное слово. Вот только мужчин вокруг Не осталось.

– На маскарадах не увидеть лиц.

– А ты разве в другой жизни живешь? Маскарад – кругом. Вот ты появился из ночи и умчишься туда, странник. Я проснусь завтра, и – то ли был ты, то ли не было. Не жизнь – сплошное метро. Что-то мелькает за стеклами, люди появляются, пропадают, и никого и ничто нельзя остановить ни на миг, даже если этот миг покажется тебе очень-очень важным. А жаль.

Ночной город зиял пустотой улиц и казался сейчас особенно огромным.

Освещены были лишь дороги, но редкие люминесцентные фонари словно окутала влажная бахрома тумана, и в этом свете дома лишь едва-едва выступали из окружающей тьмы тусклыми прямоугольниками желтых окон. В каждом доме горело одно-два оконца, не больше, остальные лишь отражали вялый, увязший в тумане фонарный свет.

– Знаешь, когда я была маленькая, мне всегда было непонятно, куда деваются люди ночью. Неужели так и спят в коробках-домах? Этого просто не могло быть. Я знала, взрослые нарочно укладывают детей, а сами – уезжают на карнавалы, беззаботно веселятся на площадях, смотрят красивые фейерверки, танцуют, и жизнь у них совсем не такая унылая, как днем. А теперь выясняется – они просто спят друг с другом. Или просто пьют. И жизнь тлеет в ночи так же скудно, только еще и темно. Притормози у того кафе, странник, я сойду. Там светло. В пустой дом мне совсем не хочется. – Девушка улыбнулась, сдерживая слезы:

– Может, сегодня мне повезет?

– Не отчаивайся. Тебе повезет.

Девушка вышла из машины:

– Прощай, странник. Ты добрый, а что толку? Пойти тебе тоже некуда. А все-таки... Так хочется полета! И еще – тепла.

– Ты верь. Тогда – сбудется.

– Я верю. – Марина улыбнулась печально. – Ведь по ощущениям полет от падения – неотличим.

– Третий вызывает первого, прием.

– Первый слушает третьего.

– Девки сбежали!

– Девки ?

– Принцесса и с ней еще две.

– Какие две?

– Детдомовские.

– Что произошло?

– А пес их знает! Санитару раскроили голову бутылкой, доктора измордовали...

– Дурдом. Они не могли далеко уйти. Ищите.

– Мы ищем, но... Привлечь хоть какие-то серьезные силы не можем. Любая активность будет замечена. В теперешней ситуации это...

– Так действуйте тихо!

В трубке спецсвязи послышалась отборная ругань. Потом на некоторое время воцарилось молчание, и властный голос приказал:

– Зачищайте. Все зачищайте. Всех людей, задействованных в операции втемную.