не ранее чем через полгода). Хранитель картинной галереи, мой друг Э. Берто, радушно продемонстрировал ее сокровища нам обоим, то есть Стефану Цвейгу и мне…»

«5 апреля 1913 года. Цвейг заходил проститься{277}. Во время этого заключительного визита он показался мне очень милым. Пребывание в Париже, в течение месяца с лишком, пошло ему на пользу. Он с отвращением говорит о Вене, жить в которой ему становится неприятно. Слишком много иронии, критицизма, чувствуется еврейский дух. Нет ни тени бескорыстного энтузиазма. Зато много кружков и группочек, взаимно завидующих друг другу. Единственным человеком, возвышающимся над всем этим подобно доброму великану, является Герман Бар; Цвейг говорит о нем восторженно и нежно. Поговорили о Шекспире, которого мы оба так любим. Из всех произведений Шекспира Цвейг предпочитает “Бурю”, причем создание мифов кажется ему вершиной творчества. “Гамлет” представляется Цвейгу скорее творческой неудачей. Цвейг хотел бы, чтобы я занялся писанием пьес. По его мнению, именно театра – большого театра – не хватает в наше время».

* * *

Но ни встречи с коллегами, ни посещение выставок и антикварных книжных салонов, ни ночные прогулки в парках с Марцеллой (у ряда биографов есть предположение, что девушка даже успела забеременеть и сделать аборт), ни совместные с ней визиты в варьете Фоли-Бержер не станут препятствием для переписки с Фридерикой. Стефан писал ей обо всем достаточно откровенно, даже о встречах с Марцеллой и о том, что Париж для него – это прежде всего женщины. И Фридерика, будучи мудрой, рассудительной, не вспыльчивой женой и матерью, реагировала сдержанно, желая другу душевного равновесия и творческих озарений. В понедельник 10 марта он отправил ей стихотворение «Ласточка»:

Чудо-птичка пером серебристым

Над уснувшей водою сверкнет,

И круги разбегутся лучистые,

Как к воде она клювом прильнет.

И виденье, лаская, не ранит,

Лишь к душе прикоснется и канет.

Так к моей приближаясь судьбе,

Мысль в сознание входит и манит

Тихим счастьем о дальней, тебе.

Вся облита таинственным светом,

От тоски утешенье несет.

И дрожащим своим пируэтом

Сердце мне задевает и льнет.

Опускается ниже и ниже,

Мою грусть рассекает крылом,

И видением сладким все ближе

Оживаешь ты в сердце моем.

Стефан, несмотря на то что много времени проводил с Марцеллой, очевидно, понимал краткосрочность своего увлечения. Смею предположить, что для него это был психологический эксперимент, очередной опыт наблюдения за влюбленной в него женщиной, и этот опыт, скорее всего, требовался ему как писателю на протяжении разных периодов жизни. В его дневнике (29 марта) встречается и такая фраза: «Как эти девушки, Марцелла и Фридерика, похожи друг на друга! Я пришел к выводу, что каждая из них мужественно перенесла свои страдания в связи с расставанием с мужем. Какие прекрасные женщины окружают меня и мою судьбу…»

Фридерика и Марцелла никогда не встречались, но, очевидно, много слышали друг о друге. Когда спустя год, в марте 1914 года, Цвейг вновь поспешит в Париж в Национальную библиотеку за материалами о Марселине Деборд-Вальмор, он снова проведет свободные вечера в компании с Марцеллой. Фридерика, прекрасно понимая это, сдержанно писала: «Если вы получите мое письмо и случайно окажется, что будете читать его вместе со своей подругой, скажите ей, что вы мой младший брат. Я надеюсь, что вы проведете несколько приятных дней вместе…»

Как биографу, интуиция мне подсказывает, что при описании внешности великой французской поэтессы Марселины Деборд-Вальмор Стефан думал о Марцелле и о своей влюбленности к ней, своей пылкой увлеченности ею. По-моему, это совершенно очевидно. Присмотримся к составленному им портрету Марселины и, думаю, многое поймем о содержании комплиментов, которыми он осыпал свою Марцеллу: «Нечто неземное и мило сентиментальное было ей присуще в те годы, нечто подобное таинственной магии кротких зверей, трогательной грации оленей, пугливой легкости ласточки, красоты вроде красоты беззащитных существ, у которых природа отняла всякое оружие, чтобы зато подарить им то душевное очарование, что и трогает и рождает сострадание»{278}.

* * *

Завершить эту главу хотелось бы весьма важным для понимания многих черт характера писателя текстом (переведенным на русский язык специально для этого издания), написанным им для карнавального издания венского журнала «Репутация» («Der Ruf») в 1912 году. Так, в возрасте тридцати одного года Стефан Цвейг выдал молодым поэтам и писателям, что называется на-гора, ряд советов, а именно «Десять путей к немецкой славе», следуя которым, по его мнению, можно достичь столь многого в профессиональном плане, что и Нобелевская премия померкнет от вершин, уготованных самым активным:

«Пока наша критика носит скорее сентиментальный, чем критический характер, немецкая слава – это вопрос не заслуг, а умений. Поэтому да будут даны молодым людям и выступающим несколько советов:

Первый: Ухаживай за своим телом, чтобы дожить до старости. Немецкая слава растет не из произведений, а из юбилеев. Искусство стать известным идет рука об руку с диэтетикой, искусством долголетия. Тебе должно быть пятьдесят лет, а затем шестьдесят и семьдесят. В восемьдесят лет, если ты доживешь до этого возраста, ты получишь Нобелевскую премию.

Второй: Пиши много и не беспокойся о качестве. Non multa sed multum (по латыни: «Не многое, но много». – Ф. К.). Мы живем в стране, где эффективность хочет быть заметной, а трудолюбие считается достоинством, даже талантом. Будь обширен в своих произведениях, пока скука остается синонимом литературы. Если вкус изменится, изменись вместе с ним.

Третий: Будь вездесущим в своих публикациях. Принцип Одола должен быть твоим, сделай так, чтобы от тебя было невозможно сбежать.

Четвертый: Поэтому подписывай все, что попадает к тебе в руки в виде обращений, опросов, сообщений, независимо от того, касается это тебя или нет. Сделай вид, что это представляет всеобщий интерес, участвуй во всем том, где тебе не место, и вмешивайся в чужие дела. Потому что это признак того, что ты не литератор, а поэт. Если снова захочется выглядеть писателем, то… см. Второй совет.

Пятый: Придумай себе отличительную особенность, какую-нибудь этикетку для удобства создателей истории литературы. В противном случае тебе дадут неудобную, так что лучше афишируй себя сам. Если ты такую этикетку не найдешь, назови себя “немецким X” и поставь вместо X имя иностранца, которое тебе нравится. Это не обязательно должно быть правдой, это просто формальность (как вообще все написанное). Единственно важное, стать знаменитым.

Шестой: Будь непризнанным какое-то время или кажись таковым, это помогает заводить друзей. Если твоя книга была много раз издана, держи это в секрете. Иначе это плохо воспринимается.

Седьмой: Будь общителен. Вступай во